В общем, стоило нам оказаться где-то в публичном месте, как мы попадали в объективы камер, причем сразу прямиком на первую полосу. На той же свадьбе Радимова с Булановой количество СМИ едва ли не превышало собравшихся гостей. Никто из журналистов не знал, что я была на восьмом месяце до моего прихода. На следующий день газеты пестрели заголовками: «В Петербурге родится второй Аршавин». Новость вызвала не меньший ажиотаж, чем сама свадьба.
Для Питера футболисты, точнее, именно команда «Зенит», – это центр единения. Это команда, за которую болеют все, начиная от бабушек и дедушек до младенцев. Мне кажется, в Москве сложно понять, что такое «Зенит» для Петербурга, потому что в столице несколько больших клубов, а Питер подчинен только одному полностью. Игроки – люди, которые изначально находятся в другом статусе в Питере. Настоящий болельщик со своей командой и в радости, и в горе, победы же привлекают большое количество людей, которые следят за тем, о чем много пишут и что модно. В какой-то момент клуб стал брендом, начал играть на международной арене. Когда команда начала набирать обороты и выигрывать, боление за «Зенит» приобрело масштаб культа и модного тренда. И тут уже весь город, да и не только он, начал следить за командой. Огромное количество людей не только приходили на стадион, но и собирались в барах, ездили за командой на выездные матчи. Трансляции игр шли везде – в дорогих ресторанах и дешевых пабах, привлекая к себе огромное внимание. За «Зенитом» стали следить, название команды было у всех на устах, фанаты появились в других городах и регионах и тоже устремились на «Петровский». За те 12 лет, что я провела за наблюдением футбола изнутри, в стране изменилось отношение к этому виду спорта очень сильно.
Когда я пришла впервые на стадион, то сидела в центральном секторе, там почти не было людей. Спустя 5 лет меня умоляли достать абонемент, мест не хватало.
Я очень любила бывать на играх. У нас было много фанатских традиций. Мы заезжали на стадион с какими-то старыми зенитовскими песнями, которые я помнила еще с детства, потому что у дедушки постоянно работало радио. Мы с подружками записали целый диск этих футбольных кричалок, и все время слушали их, пока ехали на матч, а их я старалась не пропускать. Ни зенитовских, ни сборных, ни «Арсенала» позже.
Помню, будучи беременной Артемом, уже месяце на седьмом, я смотрела игру, и Андрей феерил. Мне позвонил Паша, его агент, и закричал в трубку:
– Юлька, ты видишь, что наш творит? Ты где?
– На трибуне сижу.
– На какой трибуне?
– Где обычно.
– Так ливень проливной, еще снег с дождем.
– Ну и что, зато какой футбол красивый!
– Быстро ко мне под крышу! Ты же беременная!
Паша старался все время о нас заботиться.
Я и правда тогда насквозь промокла в огромном пуховике, который единственный налезал на живот. Радимов надо мной смеялся, что Масяня прикатилась, как мячик.
Я вспоминаю «Петровский» с такой теплотой! Мне кажется, там нет места, куда бы не ступила моя нога. Сначала я ходила одна, потом с Артемом в животе, потом с Артемом на руках. Он впервые попал на футбол совсем крохой, ему было месяцев 6, но не испугался этих криков, воплей, волн, эмоций, – всегда спокойно себя вел. Правда, его никогда особо и не интересовало, что происходило на поле. Позже, уже в Лондоне, я ходила и с Артемом, и с Янкой.
Еще перед моим приездом в Англию случилась смешная история. Мне оформляли визу, а Андрей уже был в Лондоне, и на стадион «Арсенала» пришел наш друг Боря. Билеты ему запросил Андрей, так что он сидел в специальной ложе. Первый матч, и Боря Генусов мне позвонил прямо со стадиона рассказать, что и как. Я его спрашиваю: «Боря, ты видишь жен, какие они там? Красивые? Как одеты?» Интересно же, наверняка все по-другому. Боря мне ответил: «Ты все равно будешь самая красивая, не переживай».
В любом случае, различается, конечно, не только культура «боления», но и внешний вид людей на стадионах. На «Петровский» лично я все время ходила нарядная, ведь для меня каждый матч был праздник, а как по-другому – любимый играет, как тут не разодеться?! И этим резко отличалась от всей остальной публики, тем более, что 90 % болельщиков на трибунах в те годы были мужчинами.
В Англии на стадионах все совсем по-другому, и публика на футбол ходит более разноплановая. Там футбол – это жизнь и столетние традиции, очень много семей, от дедов к внукам. Там на стадионе, так же как и в жизни есть представители, всех возрастов, социальных слоев, профессий и национальностей, а еще на футбол ходит много хорошо одетых и красивых женщин. Надеюсь, так скоро будет и у нас.
Приближалось время рождения нашего первенца, а у меня никак не опускался живот. Артем весил 4,5 килограмма, я была огромной, и живот, казалось, упирался мне в горло. Все органы сдавило так, что я не могла есть. Мой врач Любовь Ивановна вынесла вердикт – кесарево, сама бы я не смогла родить. Выбрали день – 7 декабря, чтобы Андрей был в городе на момент рождения сына – даже такое большое событие зависело от его графика игр. Но риск родить без него оставался, срок был поздний, воды могли отойти в любой момент. Андрей улетел в Турцию с командой, а я собрала вещи и поехала, на всякий случай в больницу. Сама за рулем. Подъехала к воротам, живот такой, что я даже дверь открываю с трудом, на меня смотрит охранник и говорит:
«Оооой, бедненькая, даже привезти тебя некому». Мне так обидно стало! Думаю: «Ну, почему так люди говорят, у меня просто муж-футболист, он улетел, он не может!» Да, спортсмен не принадлежит себе. Почти на любой работе можно взять больничный, отпуск, отгул, но не когда ты футболист. Наши друзья регулярно обижались, что мы их игнорируем в каких-то поездках, и не понимали, что у футболиста нет никаких вариантов выпросить недельку. И тут еще охранник туда же. Понятно, что он не знал, но я-то беременна, на эмоциях. Зашла в палату, реву, чтобы успокоиться включила телек и тут же попала на новости спорта Санкт-Петербурга и, естественно, большой сюжет о «Зените». Интервью мужа в аэропорту: «Андрей, вы улетаете, а ваша жена остается здесь, но она же вот-вот должна родить. Не страшно?». На что он, глядя в камеру, абсолютно спокойно говорит: «Вы знаете, лучше, если она родит без меня. Я приеду, а уже будет ребенок». Я тогда дико обиделась и еще больше разревелась – а сейчас понимаю, что ему было страшно, еще страшнее чем мне. Впрочем, судьба распорядилась по-другому. Папу мы с Артемом дождались.
Андрей вернулся, приехал ко мне в больницу ночевать, а утром меня забрали в операционную. Сделали эпидуральную анестезию – передо мной ширма, я ничего не чувствую, в руках икона, волнение дикое, и ты не видишь, естественно, что происходит, более того, ты не чувствуешь. Всю жизнь мне казалось, что позвоночник – это что-то священное и лезть туда точно не надо, тем более большой иголкой… В общем, страшно, а когда мне страшно, я задаю много вопросов, мне кажется, так я контролирую процесс. Я извела врачей своей болтовней. Устав от моего бесконечного «все нормально?», Любовь Ивановна в какой-то момент даже пошутила, что может мне еще вколоть анестезии, чтобы язык заморозило. Я, конечно, не унялась. И вдруг вижу из-за ширмы, что около лица Любови Ивановны появляется нога. «Интересно, – думаю. – Галлюцинации у меня, что ли, откуда там нога…» Тут до меня доходит, что это моя нога, но я ее не чувствую! Дикая паника! А вдруг это навсегда, а вдруг не отойдет, что там вообще происходит. Дышу, смотрю в потолок, сама вцепилась в икону, стараюсь отогнать плохие мысли, в этот момент мой взгляд выцепляет и фиксирует хирургическую лампу на потолке, а в отполированном хроме я вижу кровавое месиво. И это мой живот… Потом мне Любовь Ивановна сказала, что за десяток лет ее практики я единственная, кто умудрился это рассмотреть…