Я увидел, что король успокоился. Он откинулся на своем сиденье и кивнул.
– Продолжай, – велел Карл.
Теперь вино определенно ударило мне в голову. Публика вокруг как будто размякла и расплылась. Я знал, что они здесь, слушают и ждут, но я был среди пустоты и смог заполнить ее своими словами.
– Ахилл набросился на Троила, – громко произнес я. – Он схватил его за длинные блестящие волосы и стащил с коня. И на священной земле обезглавил врага. Потом отрезал его части и повесил под мышку трупа, чтобы призрак Троила никогда не пришел преследовать его. – Я замолчал и облизнул сухие губы. Дух пьяного куража нес меня. – Изуродованное тело Троила отнесли обратно в город, и троянцы устроили великий плач. Они оплакивали утрату юного царевича, но больше всего вспоминали его обаяние и непревзойденную красоту. Все любили юношу, но никто так не горевал по нему, как Поликсена, троянская царевна. Она была высокого роста и прекрасней всех своих сестер. У нее были чарующие глаза, длинные волосы цвета спелой пшеницы и стройное тело. При взгляде на нее у мужчин таяло сердце.
Закончив последнюю фразу, я поклонился королю. Опуская голову, я намеренно позволил взгляду на мгновение задержаться на Берте. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
Когда я проходил мимо барда, тот послал мне полный ненависти взгляд. Шум разговоров возобновился, и когда я снова сел рядом с Хроудландом, у меня дрожали колени.
– Молодец, Одноглазый! – усмехнулся он, хлопнув по моей спине.
Слуги уже начали разливать следующее блюдо. Я взял ложку и попробовал отвратительную похлебку из курицы в шпинате и бобового отвара, щедро приправленного чесноком. Музыканты снова принялись играть, но слышно их было смутно. Навалилась усталость, опустив голову, я молча хлебал.
И вдруг ощутил в животе резкую боль, словно в кишки вонзили кинжал. К горлу подкатила желчь, оно сжалось, и я не мог вздохнуть. В голове зашумело, и красная пелена застила глаза. Я почувствовал, что падаю вперед, на стол, и все почернело.
Между зубов засунули что-то твердое, и в мое горло просочилась струйка жидкости. Я закашлялся и чуть не задохнулся. Не было сил поднять веки. Хуже было то, что сердце страшно колотилось в неровном ритме.
Откуда-то издалека донесся голос:
– Ты должен глотнуть.
Я знал говорившего, но был слишком ослаблен, чтобы вспомнить, кто это. И глотнул.
Наверное, прошло какое-то время, потому что когда я снова сумел открыть глаза, то увидел знакомое лицо Озрика. Он склонился с тонкой трубочкой в руке и снова вставил ее мне в рот со словами:
– Выпей, сколько сможешь.
Я послушно стал высасывать жидкость. У нее не было никакого вкуса, и во рту оставался липкий налет. В желудке горело, а кишки превратились в воду. Я чувствовал такую слабость, что не мог пошевелиться.
– Лежи тихо, – сказал раб.
Наверное, я уснул, потому что когда снова очнулся, уже была ночь. При свете одинокой свечи рядом сидел Озрик и снова дал выпить тягучей жидкости. Я лежал на каком-то ложе и обделался. От белья воняло. Я кое-как попытался сесть, но Озрик удержал меня рукой.
– Вот, разжуй, – сказал он и опустил мне в рот какой-то комочек, который рассыпался в пыль, когда я его раскусил.
Озрик поднес к губам чашку воды, я проглотил вязкое безвкусное вещество и снова провалился в черноту.
* * *
Проснувшись, я обнаружил, что меня обмыли, переодели в ночную рубашку и перенесли в маленькую просто обставленную комнату. Озрик ушел, но рядом на табурете сидел Алкуин с печальным лицом.
Через окно на побеленные стены падал дневной свет.
– Что это за место? – спросил я.
– Помещение в королевском доме, где курьеры отдыхают между поручениями.
– Что случилось?
– Тебя перенесли сюда, потому что на пиру ты потерял сознание. – Священник сложил руки на животе. – Возможно, дело в непривычной пище. Временами казалось, что ты умрешь. За тебя молились.
Я заметил в его голосе колебание и спросил:
– А еще кто-нибудь заболел?
– У старика Герарда Русильонского те же симптомы, но у него это началось на несколько часов позже. Он сумел добраться до собственной постели. Ему трудно дышать, и он слабеет.
Я вспомнил, как невольник давал мне лекарство.
– Мой слуга Озрик должен дать ему то же снадобье, что давал мне. Оно, похоже, помогает.
– Наши молитвы тоже могли помочь, – тихо напомнил Алкуин, но согласился со мной и встал на ноги. – Когда достаточно окрепнешь, сможешь вернуться к себе.
Не успел он выйти, как в дверях появились обеспокоенные Хроудланд и Беренгер. Мне удалось поднять голову, чтобы поздороваться с ними. Лицо графа выразило облегчение.
– Хорошо, что ты очнулся, Одноглазый, – сказал он. – Мы уже думали, что тебе конец. – Он подошел к постели и положил руку мне на лоб. – Слава богу, лихорадка прекратилась.
– Тебе снова везет, Одноглазый, – проговорил Беренгер, как всегда, весело. – Выздоравливаешь в королевском доме. – Он усмехнулся. – Я всегда знал, что на пирах плохо кормят, но не думал, что настолько.
Я слабо улыбнулся. В животе было такое чувство, будто лошадь лягает в кишки.
– Поправляйся скорее, – продолжал он. – Через две недели будет роскошная охота, первая в сезоне. Ты не должен ее пропустить.
Хроудланд с возбужденным видом шагал туда-сюда по комнате.
– У тебя есть подозрения, чем ты отравился? – спросил он.
Я покачал головой. Вспомнилось, что ел я копченого угря, свинину с клецками, а потом овощную похлебку с курицей.
– Может быть, я что-то выпил.
– Все мы отдали должное вину Ансеиса, но заболели только ты и Герард.
– Что ты хочешь сказать?
Граф тщательно выбрал слова:
– Кто-то мог намеренно навредить тебе.
Я не сразу понял все значение его слов и удивился.
– Хочешь сказать, что кто-то пытался меня отравить? С чего бы?
Он поколебался в нерешительности.
– Все знают, что ты мой близкий друг. Это могло быть предупреждением или просто стремлением навредить мне.
– Я по-прежнему не понимаю.
– Король сказал, что назначит меня на следующую освободившуюся важную должность. Другие хотят это место для себя. Они считают меня препятствием для своих притязаний.
Я снова подумал о смутном намеке Алкуина на подстерегающие при дворе опасности и сказал:
– Это кажется весьма смутной угрозой.
– Но еще есть Ганелон.
Я не сразу понял, о ком он говорит.