В назначенный день Хроудланд и я пересекли открытое пространство и подъехали к воротам. Граф предпочел ехать на своем огромном чалом боевом коне и возвышался надо мной, сидящим на выделенной мне крепенькой лошадке. Мы были безоружны, хотя и в полном наборе доспехов, чтобы выглядеть достойно. Солнце поднялось довольно высоко над горизонтом, и в нагретых доспехах стало жарко и неудобно. За спиной у нас виднелись разоренные сады. Ставя лагерь, солдаты вырубили заботливо выращенные деревья на постройку хижин и на дрова. Оросительные каналы осыпались от постоянного хождения людей и лошадей, вода там была грязной и вонючей. Тучи жирных мух жужжали над кучами человеческих испражнений, и в воздухе пахло лошадьми, людьми и навозом.
– Закончим с этим как можно быстрее, – пробормотал Хроудланд, подъезжая к главным воротам Сарагосы.
Услышав в голосе нотку подавленности, я бросил на друга быстрый взгляд. На его лице виделась печаль, но в то же время и решительность. Я догадался, что он думает, как когда-то хотел стать маркграфом Испанской Марки, а теперь понимал, что этому не бывать. После окончания похода придется вернуться в дождливую и туманную Бретань.
– Вали Хусейн сдержит слово, – сказал я, пытаясь ободрить его.
Мы подъехали ближе, городские ворота открылись, и за ними на белом коне сидел Озрик, снова в ливрее вали. Рядом стоял единственный всадник, тоже в цветах Хусейна.
Я ощутил удивление Хроудланда. Он, должно быть, ожидал, что нас встретит отряд всадников, чтобы эскортировать по городу, но, похоже, с нами обращались всего лишь как с временной неприятностью.
Озрик не произнес ни слова приветствия, и я ощутил прилив острого разочарования таким холодным приемом. Я ожидал, по крайней мере, хоть какого-то знака признания за проведенные вместе годы. Но он только кивнул нам и теперь с каменным лицом, молча, повел за собой.
Это впечатление усилилось, когда мы ехали вслед за Озриком по Сарагосе. Как будто за стенами не стояло лагерем иностранное войско. На улицах было много народу, люди занимались своими делами, ходили за покупками, сплетничали, торговались на базаре. В воздухе стоял богатый запах уличной еды, которую готовили на открытых жаровнях. Я даже узнал уличного торговца с подносом фруктов, которого видел, когда въезжал в город первый раз вместе с Хусейном. Торговец сложил свой товар высокой кучей, и мясники и продавцы овощей тоже не имели недостатка в товарах. Это представляло собой резкий контраст с только что покинутым нами лагерем, где недовольные солдаты изголодались и изнемогли от зноя, в то время как конные патрули рыскали по окрестностям в поисках провианта. Прохожие относились к нам так же пренебрежительно, как и Озрик. Когда я ловил чей-то взгляд в толпе, этот человек сразу отворачивался. Было очень неприятно чувствовать, что к тебе относятся, как к пустому месту.
Наконец, мы прибыли на главную площадь в центре. Там почти не было народу. Я ожидал, что нас проведут через арку главного входа во дворец вали Хусейна, но мы прошли в мечеть, которую, по словам Хусейна, построил его отец. Выстроенный в прекрасных пропорциях, центральный купол был выложен зеленой и синей плиткой, и спиральные узоры тех же цветов вились вверх по колоннам четырех окружавших его тонких остроконечных башенок. Слева располагалось приземистое широкое здание с побеленными стенами, в них виднелось несколько окошек, таких маленьких, что вряд ли они могли послужить даже голубиным насестом. Перед зданием была привязана лошадь. Хроудланд узнал ее раньше меня.
– Одноглазый, да это же мерин, которого я выбрал тебе в Ахене! – воскликнул он.
На мерине было седло, на котором я ездил во Франкии. На нем висел мой лук с двумя изгибами и меч, в прошлом году выбранный мне Хроудландом в королевской оружейной в Ахене. У меня было неприятное чувство, что я понимаю, почему все это здесь.
Наш маленький отряд остановился перед зданием, и мы спешились. Сарацинский солдат принял у нас поводья и увел лошадей, а Озрик похромал к железной двери и постучал. Ее открыли изнутри, и мы с Хроудландом вслед за провожатым вошли внутрь.
Мне тотчас же вспомнилась сокровищница в резиденции Хроудланда. Все здание занимала одна комната шагов пятнадцати в длину и ширину. Маленькие окошки, которые мы видели с улицы, оказались фальшивыми. Помещение освещала дюжина солнечных лучей, проникавших через отверстия в куполе наверху. В солнечном свете летали пылинки, а толстые стены не пропускали внутрь уличный зной, и воздух внутри ощущался прохладным. Здесь также стоял легкий запах, который я не смог определить. Пол был выложен массивными каменными блоками, и на нем не стояло никакой мебели, кроме высокого приспособления из металла и дерева, чью функцию я не мог понять, пока не увидел огромных мерных весов. Нас ожидали два человека в ливреях вали. Одним из них был седобородый управляющий, присматривавший за мной, когда я гостил у Хусейна. От стыда за свою роль в этом подлом выкупе я не мог поднять на него глаз, но почувствовал, что он с отвращением поглядел на меня, когда прошел мимо и закрыл тяжелую входную дверь. Мы находились в сарагосской сокровищнице.
На полу стоял аккуратный ряд прочных кожаных вьючных мешков. Мешки такого размера обычно навьючивают на мулов, и меня ошеломил несвежий запах кожи, пропитанной мульим потом. Верхний клапан каждого мешка был развязан и откинут, и было видно тускло поблескивающее содержимое. Каждый мешок был до краев наполнен серебряными монетами.
Наконец, Озрик прервал молчание.
– В каждом мешке по сто фунтов серебра в серебряных монетах, – проговорил он голосом, не выражавшим никаких эмоций.
Я быстро пересчитал мешки. Их было сорок.
Хроудланд наклонился над ближайшим и погрузил обе руки в его содержимое, потом взял пригоршню монет и дал им просыпаться сквозь пальцы. Они падали с металлическим звяканьем.
Граф посмотрел на меня.
– Что думаешь, Одноглазый?
Я подошел и взял одну монету. Чистая и блестящая, она была словно только что отчеканена. На обеих сторонах через центр и вокруг него шли сарацинские надписи. Я вопросительно взглянул на Озрика.
– Это серебряный дирхем, выпущенный в прошлом году эмиром Абд-аль-Рахманом. Монеты в мешках были отчеканены многими правителями и пришли из многих мест, но все они настоящие. – Его голос звучал по-прежнему безучастно и без всякого выражения.
Хроудланд двинулся вдоль ряда мешков, шевеля их содержимое пальцами, как торговец зерном ворошит мешки с ячменем. Он поманил меня к себе и, наклонившись к уху, прошептал:
– Может быть, в глубине под поверхностью мусор.
Озрик не мог этого услышать, но прекрасно понял, что было сказано.
– Мы можем взвесить все монеты у вас на глазах, мешок за мешком, если хотите, – презрительно проговорил он.
– В этом нет необходимости, – твердо ответил я и, прежде чем Хроудланд мог возразить, шепнул ему: – Взвешивать такое количество слишком долго.
Граф повернулся к Озрику и спросил: