За ланчем мама не может есть. За час до прихода Вивьен она, нервничая, то и дело поправляет шторы. Папа старается держаться спокойно и говорит, что пойдет смотреть по телевизору теннис. Он готов сутками смотреть Уимблдон. Мы с Хьюго не знаем, чем нам заняться; чтобы убить время, идем гулять к озеру. Я выкуриваю парочку сигарет. Хьюго просит, чтобы я дала ему попробовать. Делает затяжку, страшно кашляет.
– Полли, это же гадость! Все равно что есть из ведра с отбросами.
За пять минут до приезда тетки мы с Хьюго чинно сидим на диване, словно образцовые дети. После прогулки мама заставила меня сменить джинсы на легкое платье.
– Пожалуйста, Полли, причешись, – велела она, после чего рявкнула Хьюго, чтобы он подтянул штаны.
Папа помогает маме готовить чай. Я слышу, как звякают на подносе чашки и блюдца. Мама решила поставить на стол свой лучший фарфор. Как выглядит Вивьен? О чем мы будем беседовать? Расстроит ли маму этот визит? Я грызу ноготь на большом пальце – мне уже не в кайф знакомиться с теткой. Понравится ли она мне? Да и должна ли она мне понравиться после всего, что она сделала?
Мы слышим звук приближающегося автомобиля. Я выглядываю в окно и вижу такси, остановившееся возле двери дома. У меня бешено колотится сердце. Хьюго сжимает мне руку, и я радуюсь, что в этот момент мы с ним рядом. У нас маленькая семья, с папиной стороны есть только тетя Лин, но мы видим ее очень редко. Мы не привыкли к визитам родственников, и уж тем более тетки, которая убила маминого брата и собственного сына и потом оказалась за решеткой.
Вивьен входит в дом следом за мамой. На ней кремовое летнее платье; широкий кожаный пояс с золотой пряжкой подчеркивает ее тонкую талию. Мы с Хьюго встаем, ведь сейчас мама нас представит.
У нее загорелые руки, украшенные браслетами; длинные темные волосы падают на спину. Не то, что у мамы с ее короткой практичной стрижкой. Вивьен секунду колеблется, потом делает шаг ко мне. Никто не говорит ни слова, в конце концов мама бормочет: «Это Полли».
Вивьен проводит ладонью по волосам. На ее лице нет никакой косметики, кроме темно-красной помады. Еще я отмечаю, что у нее в каждом ухе по два кольца. Я парализована. Я просто стою и таращу глаза на эту красивую женщину, похожую на цыганку. Она хватает меня за руку и глядит мне в глаза. Потом, к моему изумлению, начинает плакать, и я не знаю, куда мне глядеть.
– Как глупо, – бормочет она, утирая слезы. – Я всегда была плаксивой старой коровой. – Она уже смеется, не отрывая от меня светло-карих глаз. – Просто… – Она поворачивается к маме. – Так приятно быть здесь.
Мама сухо кивает, словно на деловой встрече. Они ну поразительно разные, а меня притягивает ее тепло, несмотря ни на что. Вивьен вовсе не такая, как я ожидала, не ужасная особа, о которой говорила мама.
Вивьен подходит к Хьюго.
– Я так много слышала про тебя, – говорит она. – Твоя мама говорит, что ты хороший лыжник.
Хьюго кивает.
– Моя школа выбрала меня, чтобы я тренировался и участвовал в Параолимпийских играх и в Чемпионате мира, – с гордостью сообщил он. – Я все время тренируюсь на сухих лыжных склонах.
– Когда я жила в Лос-Анджелесе, я каталась там на горе Болди [4] .
Хьюго хихикает, и Вивьен говорит нам, что ее тоже смешит название.
Хьюго показывает шрам над глазом.
– Мне зашивали. Я люблю кататься быстро, иногда даже слишком быстро.
Я гляжу на маму, такую строгую и напряженную. Она не может сидеть неподвижно и ерзает, словно мы с Хьюго на проповеди в церкви. Папа наливает всем чай и говорит Вивьен, что я испекла кофейный торт с грецкими орехами.
– Ты любишь готовить, Полли? – спрашивает она.
Я киваю с энтузиазмом.
– Она очень хорошо готовит, – добавляет мама.
Я впервые слышу ее комплимент в мой адрес, и у меня кружится от гордости голова.
– Возможно, ты когда-нибудь станешь кондитером, – улыбается Вивьен, пробует торт и говорит, что вкус божественный. – Возможно, ты поселишься в Париже и станешь хозяйкой патиссерии.
За чаем Вивьен беседует с Хьюго и со мной, задает нам вопросы о школе, о наших увлечениях. Я замечаю, какие у нее красивые руки, как грациозно она держит чашку. Она часто улыбается, даже смеется, но с ее лица все равно не сходит печаль. Мне даже хочется крикнуть маме, чтобы она была приветливее с Вивьен, простила ее; но я все время напоминаю себе, почему мама такая строгая к сестре. Я вежливо отвечаю на вопросы. Вивьен словно заколдовала меня – никогда еще я не следила так тщательно за своей грамматикой. А мама все вскакивает, подливает кофе, подает новые куски торта, хотя все уже наелись.
Когда за Вивьен приезжает такси, я разочарована. Она прощается, обнимает нас с Хьюго, словно старых друзей. Мама с папой провожают ее до машины.
– Она классная, – с удивлением говорит Хьюго. – Мне она очень понравилась.
– Стой! – Я смотрю в окно. Кажется, Вивьен расстроена. Мама качает головой. Папа открывает дверцу, но Вивьен все еще стоит и что-то говорит маме. Ох, как жалко, что я ничего не слышу! По-моему, они спорят. Может быть, мама говорит, чтобы она больше не приезжала? Вивьен бросает взгляд на окно, словно почувствовав, что мы глядим на нее. Машет нам рукой. Я нерешительно машу в ответ.
Когда она уезжает, я в смятении. Мне жалко маму: визит сестры явно причинил ей боль. Но Вивьен принесла в наш дом и лучик света, как когда-то дед Артур.
В тот вечер Хьюго присел на краешек моей кровати.
– Полли, как она выглядит?
Мне всем сердцем хочется, чтобы у меня была волшебная палочка, и я бы исцелила его зрение. Я готова сделать все, что угодно, ради брата, но тут бессильна.
– Ах, Хьюго, у нее очень красивые пышные волосы. – Я описываю их: шоколадно-каштановые, вот как мои, падают водопадом на спину. – И карие глаза, как у мамы. Еще на ней были сверкающие босоножки и красивые браслеты.
– Как ты думаешь, мама позволит нам видеться с ней?
– Я надеюсь.
– Я тоже.
Когда Хьюго уходит спать, я закрываю глаза. Я вижу ее слезы, слышу тепло в ее голосе и такой интерес к моей жизни, что почти верю – у меня восхитительное будущее. Патиссерия в Париже! Усталая, я засыпаю и уже сквозь сон слышу шаги на лестнице. Дверь моей комнаты со скрипом открывается, я вижу тень мамы, стоящей на пороге. Потом она тихонько уходит.
@Гато-о-Шоколад.
Суп из нута & Маринованный цыпленок по-индонезийски с жареным сладким картофелем & и, словно этого мало, яблочный пирог с карамелью.
Первым из регулярных посетителей появляется наша местная знаменитость – восьмидесятилетняя писательница. Она приковыляла сюда два года назад, после того как упала с лестницы и сломала два ребра и запястье. «Старость – это проклятие», – сказала она и объяснила, почему сама не может готовить себе еду. Ее часто сопровождает такая же немолодая подруга; они называют нас «кормильцами» и «социальной опекой». Не задавая лишних вопросов, я приношу им суп и по бокалу красного вина – «в лечебных целях», как они это называют.