– В этом случае вам придется смириться с последствиями, – говорит Джустин. – Если бы я вернулась в Маяк, возможно, мне удалось бы найти другой способ. Если же вы оставляете меня здесь, вам остается только терпеть небольшие неудобства в лице меня, имеющей совесть.
Губы Колдуэлл сузились в одну тонкую линию. Она дотрагивается до лезвия и передвигает его так, чтобы оно было параллельно краю стола.
– Нет, – говорит она, – дело не в этом. Я определяю программу, и вы играете в ней определенную роль. И эта роль до сих пор очень важна, поэтому мы сейчас разговариваем. Я обеспокоена, Хелен. Вы, кажется, совершили фундаментальную ошибку, осудив нас, и пока вы ее не исправите, она будет заражать все ваши исследования. Вы станете не просто бесполезной, вы превратитесь в обузу.
Фундаментальная ошибка. Джустин искренне сомневается в том, что Колдуэлл сама не совершает их, но торговаться сейчас бессмысленно.
– Разве не очевидно для вас, – говорит она вместо этого, – что детская психика находится в человеческих рамках. Более того, она почти точь-в-точь ее повторяет.
– Это ваш отчет?
– Нет, Кэролайн. Это мои наблюдения. Видимые. Эмоциональные. Ассоциативные. Рабочие.
Колдуэлл пожимает плечами:
– Ну, в рабочие наблюдения нужно включить их первоклассные рефлексы. Те, кто испытывает неутолимый голод при одном запахе человеческой плоти, не совсем вписываются в пределы нормальных человеческих параметров, не так ли?
– Вы понимаете, о чем я.
– Да. А вы знаете, что не правы. – Колдуэлл не повысила голос и не выказала никаких признаков злобы, или раздражения, или разочарования. Она, как учитель, подвергла лепет ученика логической критике, дабы исправить его и пойти дальше по программе. – Испытуемые не люди, они – голодные. Отлично обученные голодные. Тот факт, что они умеют разговаривать, заставляет нас сопереживать им, и это делает их гораздо опасней обычных голодных, с которыми мы, как правило, сталкиваемся. Держать их здесь, внутри периметра, уже риск – вот почему нас отправили так далеко от Маяка. Но информация, которую мы собираемся получить, с лихвой покроет все риски. Она оправдает все.
Джустин засмеялась – тяжелые комки воздуха, с трудом вырывающиеся из груди. Это должно быть сказано. Без этого никуда.
– Вы разрезали двух детей, Кэролайн. И сделали это без наркоза.
– Они не реагируют на анестезию. Клетки их мозга имеют такую крошечную липидную фракцию, что альвеолярные концентрации никогда не пересекают порог их чувствительности. Это само по себе должно сказать вам, что онтологический статус испытуемых находится под сомнением.
– Ты разрезала детей! – повторила Джустин. – Боже мой, ты как злая ведьма в сказке. Я знаю, что у тебя есть разрешение. Ты уже разрезала семерых, да? Еще до того, как привезли меня. До того, как ты вызвала меня сюда. А остановилась, потому что не было изменений. Ничего нового ты уже не находила. Но теперь ты игнорируешь это и начинаешь снова. Так что да, я отправляла запросы в Маяк, надеялась, что там не все сошли с ума.
Джустин понимает, что говорит слишком громко и резко. В наступившей тишине она ждет слов «Вы уволены». Какое это будет облегчение. Все будет кончено. Она забудет все, как только ее отправят обратно в Маяк. Это станет проблемой кого-то другого. Конечно, она попытается спасти детей, если представится шанс, но их нельзя спасти от этого мира. Из него не убежишь.
– Я бы хотела тебе кое-что показать, – сказала Колдуэлл.
Джустин не ответила. Невидящим взглядом она наблюдала за Колдуэлл, которая пошла в другую часть лаборатории и вернулась со стеклянным аквариумом в руках, в котором была выращенная ею тканевая культура. Эта старшая, ей уже несколько лет. Аквариум, восемнадцать дюймов в длину, двенадцать в ширину и десять в высоту, весь заполнен плотной массой мелких темно-серых нитей. Сахарная вата со вкусом чумы, подумалось Джустин. Невозможно описать, на что похожа эта масса; источник ее терялся в токсичных пенах, исходивших от него.
– Это все один организм, – сказала Колдуэлл с гордостью и, возможно, даже с извращенной привязанностью в голосе. И уточнила: – Теперь мы знаем, что это за организм. Нам наконец-то удалось это выяснить.
– Мне казалось, это довольно очевидно, – сказала Джустин.
Колдуэлл совсем не смущает сарказм.
– О, мы знали, что это грибок, – согласилась она. – Было предположение, что патоген голодных должен быть изначально или вирусом, или бактерией. Быстрое начало и несколько векторов инфекции, казалось, указывали в этом направлении. Но было и множество доказательств в пользу грибковой гипотезы. Если бы Катастрофа не произошла так быстро, организм был бы изолирован в течение нескольких дней.
Но… нам пришлось ждать. В хаосе тех первых недель многие данные были безвозвратно утеряны. Все тесты, делавшиеся на первых жертвах, были прекращены, когда эти жертвы начали нападать на врачей и ученых, пытавшихся разобраться, в чем дело. Распространение чумы по экспоненте убеждало нас, что такой сценарий будет разыгрываться снова и снова. Ученые, которые могли бы рассказать нам самое важное, были уже заражены.
Колдуэлл говорила сухим, безжизненным тоном лектора, но выражение ее лица менялось, когда она опускала глаза на то, что являлось ее Немезидой и одновременно смыслом всей ее жизни.
– Если выращивать патоген в сухой, стерильной среде, – говорила она, – он в конечном счете раскроет свою истинную природу. Но его рост протекает очень медленно. Удивительно медленно. У голодных лишь через несколько лет появляются первые признаки на коже – вздутые темно-серые вены или шершавые пятна. В аквариуме этот процесс еще медленней. Данному образцу двенадцать лет, и он еще молод. Половые признаки – спорангии или гимены – не сформировались. Вот почему заразиться можно только от укуса голодного или прямого контакта с ним. После двух десятилетий в сухой среде патоген так и не начинает процесс размножения. Он может делиться только в питательном растворе. В идеале – в человеческой крови.
– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила Джустин. – Я читала литературу.
– Да, Хелен, – согласилась Колдуэлл, – но это я ее написала. И продолжаю писать. Благодаря тканям, взятым из хорошо сохранившихся голодных – одна из них перед тобой, – я смогла установить, что голодный патоген – это старый друг в новом костюме. Офиокордицепс однобокий.
Мы впервые столкнулись с этим паразитом у муравьев. Его поведение было ужасно. Тот документальный фильм останавливался на каждой зловещей детали.
То же делала и Колдуэлл, хотя никакой нужды в подробной детализации не было. Когда она впервые поняла, что голодный патоген – это мутировавший Кордицепс, она была настолько счастлива, что должна была поделиться открытием. Она уговорила Маяк утвердить образовательную программу для всего персонала базы. Они поделились в столовой на группы по двадцать человек в каждой, а Колдуэлл начала представление, включив вырезки из документального фильма Дэвида Аттенборо, вышедшего на экраны за двадцать лет до Катастрофы.