– Вы думаете, что можете держать меня здесь против моей воли? – спрашивает Джустин, положив руки на бедра.

– Да. – Он в этом уверен.

– Вы думаете, что можете сделать это и продолжить движение в приличном темпе?

Это другой вопрос, далеко не с таким красивым ответом. Он не хочет угрожать ей. Ему кажется, что раз заставив ее делать по-своему, он переступит линию и ни на какое сотрудничество она больше не пойдет.

Сержант пробует иную тактику.

– Я открыт для других предложений, – говорит он. – Пока они остаются адекватными. Держать голодного здесь с нами, даже в наручниках и наморднике, не вариант. Они не так восприимчивы к физическим повреждениям, как мы, и есть вещи, которые можно провернуть в наручниках и наморднике, если ваш болевой порог настолько высок. Поэтому она должна остаться снаружи.

Джустин поднимает бровь.

– А если я попытаюсь выйти на улицу с ней, вы меня остановите.

Он кивает. Это выглядит куда мягче, чем просто согласиться, хотя смысл один и тот же.

– Хорошо, тогда остановите меня.

Она направляется к двери.

Галлахер преграждает ей путь, и она резко выхватывает пистолет – тот, что Паркс дал ей сегодня, – целясь Кирану в лицо. Блестящий ход. Тьма гаража скрыла ее движение от сержанта. Галлахер замирает, чуть отвернув голову в сторону от оружия.

– Уйди с дороги, рядовой, – тихо говорит Джустин. – Или твои мозги выйдут прогуляться.

Паркс вздыхает. Он достает свой пистолет и слегка касается ее плеча. Даже после краткого знакомства он уверен, что она не выстрелит. По крайней мере, после первого предупреждения. В искренности ее чувств нет никакого сомнения.

– Вы высказали свою точку зрения, – говорит он хмуро. – Мы сделаем все немного иначе.

Потому что он не хочет убивать ее, если она не вынудит его. Если понадобится, он не дрогнет, но у них и так мало шансов, а из этой троицы – Джустин, Галлахер и доктор – она может быть наиболее полезна.

Поэтому он решается оставить ребенка в гараже. Они привязывают девочку к батарее в стене. Веревка опоясывает жестяной ковш, который он нашел на улице и доверху набил камнями. Так что она не сможет пошевелиться, не разбудив всех.

Джустин изо всех сил старается объяснить все голодному ребенку, который остается спокойным на протяжении всей процедуры. Она все понимает, даже если Джустин не может объяснить, – есть ли зэд-блокатор или нет, но она должна рассматриваться как неразорвавшаяся бомба. Она не жалуется.

Еда, которую они забрали из «Хамви», оказалась жесткой и безвкусной смесью углеводов и белков. На этикетке написано – без слез не взглянешь – «Жаркое из говядины с картофелем». На деле это желе, залитое водой, с привкусом ила, так что к ужину все отнеслись без энтузиазма.

Джустин берет еще одну ложку и кормит девочку, с которой на несколько минут сняли намордник. Паркс внимательно наблюдает за процессом, его пистолет лежит в кобуре, но снят с предохранителя и первый патрон уже в стволе. Хотя даже так он не успел бы вовремя попасть в Мелани, если бы она захотела укусить Джустин. Пришлось бы убить обеих.

Но девочка просто золото. Она сосредоточенно глотает куски мяса из пищевой смеси даже не разжевывая, а картофель выплевывает с нескрываемым отвращением. С консервами она расправляется меньше чем за минуту.

Тогда Джустин вытирает ей губы бог знает откуда взятой тряпкой, и Паркс снова защелкивает намордник.

– Он сидит свободнее, чем раньше, – говорит голодный ребенок. – Вы должны еще затянуть его.

Паркс проверяет его, засунув большой палец под ремень на затылке. Она, конечно же, права, и он молча затягивает его.

Пол холодный и жесткий, а одеяла тонкие. Подушки из рюкзаков довольно паршивые. Да еще этот маленький монстр, который никак не может улечься и постоянно вертится, грохоча самодельной системой безопасности и не давая ему расслабиться.

Он смотрит вверх в безликую тьму, думая о мелькнувшей промежности Джустин, когда та садилась на корточки, чтобы справить нужду за гаражом.

Но будущее остается настолько неопределенным, что у него нет настроения даже на мастурбацию.

30

Мелани не видит сны. По крайней мере, до сегодняшнего вечера она их не видела. Фантазировала, это да, как спасает мисс Джустин от монстров, но сон для нее всегда был чем-то из другого мира, из другого времени. Она закрывает глаза, открывает их снова, и день повторяется.

Этой ночью, в гараже, все по-другому. Может быть, потому, что она за периметром, не в своей камере. Или дело в тех событиях, что случились с ней сегодня, они слишком яркие и необычные, чтобы вот так взять и перестать о них думать.

Так или иначе, сон ее зловещий и страшный. Голодные, солдаты и мужчины с ножами идут к ней, пошатываясь. Она кусает, и ее кусают, она убивает, и ее убивают. В один прекрасный момент появляется мисс Джустин, берет ее на руки и крепко прижимает к себе.

Ее зубы впиваются в горло мисс Джустин, и она резко просыпается, мучительно стараясь забыть эту ужасную картину. Но она не может перестать думать об этом. Кошмар тисками сковывает ее мысли. Она знает, что картинку из сна она рано или поздно увидит вживую.

Во рту кислый привкус металла. Этот вкус плоти и крови оставил после себя мстительный призрак. Мерзкая бесформенная еда, которой накормила ее мисс Джустин, провоцирует тошноту при малейшем движении.

В гараже темно, только тонкая полоска света выбивается из-под двери (это, должно быть, луна). В тишине раздается мерное дыхание четырех взрослых.

Рыжеволосый солдат, один из людей сержанта, бормочет во сне бесформенные слова, звучащие как протест или мольба о помощи.

Через некоторое время глаза привыкают к темноте. Мелани может видеть очертания тела мисс Джустин, которая лежит ближе всего к ней. Она хочет подползти к ней и свернуться калачиком, прижавшись плечами к ее спине.

Это желание согревает ее, но исполнить его она не может. Не смеет. Да и любое движение тряхнуло бы ведро с железяками и камнями, тут же всех разбудив.

Она думает о Маяке и о том, что сказала мисс Джустин после урока про атаку легкой бригады. Она ясно помнит те минуты и слова, ведь тогда мисс Джустин впервые прикоснулась к ней.

«Вернемся ли мы когда-нибудь домой, в Маяк? – спросила Мелани. – Когда вырастем?» Мисс Джустин помрачнела, и Мелани начала сыпать извинениями, только бы она не грустила. Тогда она не понимала, что же такого страшного сказала.

Но понимает теперь. Сейчас это очевидно. То, что она тогда сказала, про возвращение домой в Маяк, было невозможным, как горячий снег или темное солнце. Маяк никогда не был домом для нее и не мог им стать.

Именно это сделало мисс Джей грустной. Не было никакого дома, куда бы она могла вернуться и жить там с другими мальчиками и девочками и взрослыми и делать все те вещи, о которых слышала в сказках. Для Мелани такого дома не существовало и подавно. Ее жизнь должна была закончиться в банках доктора Колдуэлл.