К галерам они погребли ближе к полуночи. Тихо, страшно, молча…
Восемь темных призраков выметнулось из темноты, окружая турецкие корабли. Команда поделилась на две части – одна половина гребла так, что только весла трещали, молча и яростно, а вторая сидела в лодках, разматывая веревки с крючьями, уже готовая к бою… И какой же неожиданностью стало для турок, когда по бортам галеры застучали десятки крюков!
Каждая чайка без натуги несла 50–60 человек, поэтому почти сто крючьев впилось в борта что одной, что второй галеры… Словно простучал коротко и сухо смертельный град.
Какое там воевать!
Проснуться половина не успела!
Казаки уже не молчали. Они шумели, они орали, они вырезали всех, кто встретился им на пути. Прижались к веслам и нырнули под скамейки прикованные гребцы, ужасаясь ярости нападающих. Вышел из своей каюты капитан – и тут же упал с чьим-то ножом в горле. Капитана второй галеры все-таки соизволили рубануть саблей. Тем паче, что турки не гасили фонари на галерах… Куда как удобно для казаков, чьи глаза привыкли к темноте – и теперь турки представляли для них роскошные мишени.
А вслед за первой партией лезли и гребцы, собираясь поучаствовать в развлечении. В каждой чайке оставался, дай Бог, десяток человек – и весьма этим недовольных! Такое развлечение мимо проходит! Ну да ладно, следующий бой – их!
Уже через два часа все было кончено [6] .
На галерах практически не осталось живых турок – так, человек пять, в качестве «языков». Сдать на руки Ромодановскому – пусть допрашивает. Просил ведь, ежели получится, кого захватить… ну так для хорошего человека и не жалко!
Остальные были грубо обшарены, раздеты – а чего добру пропадать? – и скинуты за борт. Казаки обшаривали трюм, не особо покамест разговаривая с прикованными рабами – потом. Свой карман – он завсегда ближе к телу, чем чужие нервы. Хотя и видели, что рабы дрожали. Как же ж! Про казаков такие слухи ходили, что самим иногда страшно становилось! Здоровы ж эти европейцы брехать! И глотки-то казаки зубами рвут, и режут всех, кого ни попадя, и корабли на дно пускают с прикованными людьми…
Разве что новорожденными младенцами казаки не питаются, ну так это еще впереди! Авось придумают!
Вот и пусть чутка подрожат!
Так что Остап молчал до последнего. И только когда забрезжил рассвет, кивнул Дмитро:
– Переведи им. Доведем корабли до Азова – там раскуем их. Получат жизнь и свободу.
Дмитро послушно перевел, но радостных воплей не дождался. Не верили. Ну и не надо, что он – убеждать их будет?
Сами поймут. Когда все сбудется, тогда и поблагодарят. А пока пусть слушаются и лишних хлопот не добавляют!
Ромодановский был весьма рад еще двум галерам – в хозяйстве все пригодится. А турки быстро начали себя чувствовать весьма и весьма неуютно. Казаки не собирались давать им спуску и даже если по нехватке сил не решались идти на абордаж, все равно умудрялись напакостить – подкравшись и от души обстреляв галеру.
Вольной турецкой жизни приходил конец.
* * *
Михайла Юрьевич Долгоруков смотрел на монаха злобными глазками:
– Говоришь, ведомо тебе, кто отца моего сгубил?
– Ведомо, князь. И ведомо, почему того убийцу не нашли.
– Коли узнаю, что лжешь ты мне…
– Коли хотел бы солгать – не пришел бы я к тебе сам, князь. Но в то время государь мне доверял, советовался…
– А сейчас терпит с трудом.
Симеон Полоцкий склонил голову. Это верно, у царицы он впал в немилость, а царь ей во всем потакает, потворствует бабской глупости! Нет бы прислушаться к мудрым словам, тогда б и не пришлось…
Ладно. Не о том речь.
– Что верно, то верно. Я в монастырь уйти хочу, но до того должен душу облегчить. Грех на мне, знал я об убийстве твоего отца – и не предотвратил.
Налитые кровью глаза Михайлы злобно блеснули:
– Кто?!
– Сам государь.
– Лжешь, собака!!!
Симеон спокойно, хоть и стоило это немалых усилий, выдержал бешеный взгляд, покачал головой:
– К чему лгать мне, князь? Тем более – так?
Михайла задумался, а Симеон продолжил плести паутину лжи. Юрия Долгорукова, по его словам, отравили. И приказал то сделать царь, который решил, что после польских побед Юрия на место поставить не удастся. Казнить и не за что, а Романовы куда как худороднее. Вот и взял грех на душу…
Кто сделал?
По приказу царя – Ордин-Нащокин. Не по норову ему был Юрий Долгоруков. Слишком умен и силен, слишком любим в армии, слишком стрельцы его уважали…
Михайла слушал, стискивал кулаки – и видел Симеон, что верят ему, еще как верят! Люди вообще склонны верить в худшее. Тем более, он столько времени пытался доискаться до истины…
– Ты-то, князь, при царе безотлучно, а вот отец твой…
– Отца я и царю не прощу, – выдохнул мужчина.
Симеон внутренне собрался.
Не простишь, конечно. Мы все сделаем, чтобы не простил. А поскольку ты к царю приближен, то и сделаешь все необходимое.
А вот как сделаешь…
Начиналась более жестокая политика. Сильная Русь – а одолев крымчаков, она бы стала куда сильнее – не нужна ордену иезуитов. Слишком опасно для них было православие.
* * *
– Григорий! Слов нет! Отец в восторге будет!
Алексей Алексеевич хвалил от души, уважительно именуя Ромодановского не Гришкой, а Григорием, – и боярин это оценил. Да, такое было у царей в обычае, боярина запросто могли назвать Ивашкой, и кинуть в него чем потяжелее, и царской ручкой за вихры оттаскать… Алексей не стал бы исключением из царственного правила – постаралась Софья. Она и внушила брату когда-то, что бояться люди будут при такой манере, а вот уважения не дождешься. А ежели ты всегда вежество соблюдаешь, то гнев твой куда как страшнее им покажется.
Алексей послушался – и не пожалел. Но сейчас речь шла не о простой вежливости, нет! Ромодановского действительно было за что хвалить!
За осень и зиму тот крепко поработал над Азовом. Пролом в стене был заделан, насыпи восстановлены, перед крепостью устроена настоящая полоса препятствий – рвы, ямы с кольями, закрытые чем-то вроде легких настилов… если ехать по дороге – все было в порядке. Но когда это осаждающее войско только дорогами и пользовалось?
Судя по всему, Григорий спал по два часа в сутки, а остальное время трудился так каторжно, как и на рудниках не заставляют.
Азов тоже сиял чистотой и напоминал казарму. Улицы выметены, никаких пьяниц, ни драк, ни скандалов, ни лишнего шума – всяк знает свое место и занимается своим делом.