В некоторых местах ответом стало принудительное ношение «еврейской» шляпы, в других регламентировался цвет костюма: бледно-зеленый в Барселоне, желтый в Аугсбурге. Еще в XVIII веке евреи в габсбургской Праге должны были носить желтые воротники поверх плащей; память об этом сохранялась и в конце XIX века: «Над Молдавским мостом бежала толпа евреев в желтых кафтанах», – писала нью-йоркская поэтесса Эмма Лазарус в поэме «Раши в Праге» (1880). В других местах существовали еще более странные правила. В Зальцбурге в 1418 году всем еврейским женщинам было приказано привязывать к своим платьям колокольчики, чтобы извещать о своем приближении; евреи, посещавшие Нюрнберг, должны были носить особый капюшон, чтобы отличаться от местных евреев. Однако эти постановления должны восприниматься в контексте тогдашней жизни. Почти все классы общества должны были одеваться в костюмы, предписанные законом. Польские ордонансы XVI века предписывали, чтобы одеждой различались следующие категории людей: крестьяне, бюргеры и горожане, купцы и ремесленники, члены Совета и аристократы, дворяне, доктора, графы и титулованные дворяне, ординарцы, солдаты, погонщики скота, писцы, клирики, слуги, секретари, кассиры, судебные исполнители, чиновники, обычные женщины и прелюбодейки, посыльные – и евреи [99] .
Самыми обычными отличительными признаками в большей части Западной Европы были эмблемы. Это была типичная примета средневекового общества: аристократы носили эмблемы своего рода, управляющие – эмблемы своих господ, члены гильдий – эмблемы своих объединений, побывавшие в паломничестве – эмблемы святых или мучеников, гробницы которых они посетили, например раковину морского гребешка из Сантьяго-де-Компостела или эмблему с короной, которую можно было купить у гроба Эдуарда Исповедника в Вестминстерском аббатстве. Любовники обменивались эмблемами, часто оловянными веточками или цветами и носили их как символы постоянства и преданности. Некоторые эмблемы свидетельствовали о социальных или политических убеждениях, наподобие современных значков в петлице или ленточек. Одна английская эмблема начала XV века изображала обезьяну, мочащуюся на ступку с пестиком – символы врача, и, по-видимому, означала: «Я писаю на врачей» – похоже, она была предназначена для тех, кто имел зуб на представителей медицины.
Так что существование еврейских эмблем в виде цветной заплаты, колеса (rota), мишени (scopus) или с изображением двух Скрижалей Завета с округлыми вершинами (tabulae) не было из ряда вон выходящим. То, что ношение их стало требованием закона, обрекало евреев на немедленное узнавание и, как следствие, подвергало их опасности. Но даже закон позволял снимать эти эмблемы на время путешествия.
Однако потребовалось много времени, чтобы обязательное ношение еврейской эмблемы достигло восточных границ Западной Европы и распространилось за ее пределы – в Англии в 1253 году, в папских провинциях в 1257 году, во Франции в 1269 году, в венгерском Офене в 1279 году, в Аугсбурге лишь в 1434 году, на всей территории Германии только после 1530 года и в Австрии после 1551 года, – но к этому времени центр идишского мира давно переместился на восток Европы и твердо обосновался в славянском мире, где идея заставить евреев носить отличительные знаки встретила сопротивление в высших кругах. Польский король Сигизмунд I в 1534 году постановил, что не следует заставлять евреев носить какой-либо отличительный знак на одежде. Несмотря на противоречащие этому резолюции различных заинтересованных кругов, решение короля было окончательным. Его сын Сигизмунд Август, объединивший свою страну с Литвой, провозгласил: «Евреи платят налоги и поэтому имеют равные права со всеми другими».
Евреи Восточной Европы надевали особую одежду по собственной воле. По данным «Encyclopaedia Judaica», самое первое узнаваемое изображение польского еврея на миниатюре XII века показывает его в типичной византийской одежде – тунике и мужском плаще-палудаментуме, бывшем знаком его восточного, грeческого происхождения, хотя почти наверняка этот еврей говорил на славянском языке. Некогда говорившие на латыни, а теперь по-немецки западные евреи двигались на восток и после долгой разлуки присоединялись к своим говорившим по-гречески или на тюркских языках братьям. Их продвижение было отмечено распространением среди единоверцев языка, который в дальнейшем будет их маркером, иудео-германского, Juden-Teutch, или идиша.
Еврейская культура не отличается визуальностью. Писание требует уважения к слову и чуждается изображений. Поэтому совершенно естественно, что отличительным признаком, выбранным для себя восточноевропейскими евреями, была не одежда, а язык. И это был более чем просто признак – из кирпичей языка построены и стены цивилизации, и сама цивилизация.
Еврейский диалект немецкого с добавлением древнееврейского и славянского, со временем превратившийся в идиш, быстро распространился среди восточноевропейских евреев, потому что речь пришельцев с запада представляла очевидные преимущества. Немецкий был языком международной коммерции и культуры на большей части Центральной, Северной и Восточной Европы. Говорившие по-немецки евреи принадлежали к высшему классу, были лучше образованы и теснее связаны между собой; они были богаче и обладали большей властью, являясь частью международной сети, которой были доступны королевские дворы и знать; а их версия религии предков претендовала на большую авторитетность, чем полузабытый византийско-славянский иудаизм. Выучить язык и стать частью говорящей на идише общины значило улучшить свои перспективы. Вырастить своих детей двуязычными, говорящими и на международном и на местном языке, значило, как это сегодня обстоит с английским в Индии и даже в Израиле, обеспечить им доступ к достижениям современности и процветанию.
Для приезжающих с запада проповедников, озабоченных тем, чтобы сплавить разрозненные общины Богемии, Моравии, Польши и Литвы в единый еврейский народ с единой верой, язык должен был служить скрепляющим раствором новой нации. За удивительно короткое время, за пару столетий появился отдельный говорящий на идише народ, хотя название идиш завоевало общее признание только в XIX веке. Принятие еврейско-немецкого, Yiddish-Taytch, в качестве языка многочисленной, впоследствии престижной и процветающей еврейской цивилизации на востоке постепенно расширило его использование как языка евреев по всей Европе, от Франции до Руси, от Скандинавии до Италии, и он стал общепринятым признаком европейского еврейства.
Согласно часто цитируемому афоризму Макса Вайнрайха, величайшего из исследователей идиша в ХХ веке, «язык – это диалект с армией и флотом» (A shprach iz a dialekt mit an armey un a flot) [100] . Иными словами, диалект становится языком, когда он используется группой, обладающей политической силой. В этом смысле почти универсальный язык европейского еврейства вообще нельзя рассматривать как язык. Однако это слишком узкая точка зрения. Идиш, как мы его знаем сегодня, это, несомненно, язык, хотя и довольно необычный. Выведенный из юго-восточных диалектов немецкого языка, он быстро оставил позади своих предшественников. «Их немецкий [Teutchen] на самом деле очень не-немецкий [un-Teutch]», – писал Кристоф Хельвиг, ученый и переводчик XVI века. «Вы легко услышите разницу между еврейско-немецким [Juden-Teutch] и истинно немецким [Waren-Teutch]», – отмечал Иоганн Вагензайль в 1699 году.