Гуляя сегодня по Воложину, маленькому, типичному убогому белорусскому городку, насчитывающему около 20 000 жителей, можно неожиданно свернуть за угол и испытать странное чувство, наткнувшись на неопределенного вида полуразрушенную двухэтажную постройку под крутой крышей, где краснота кирпичей просачивается, как кровь, через покрытую пятнами отслаивающуюся штукатурку; сбоку торчат обломки вывески в стиле 1950-х годов с надписью «Кулинария». Знаете, что это такое? В этом здании находилось самое сильное учреждение литовского еврейства, центр интеллектуальной империи, не только контролировавший жизнь идишского населения Литвы, но и породивший писания, которые до сих пор читают в ортодоксальных синагогах по всему миру, от Сиднея до Сан-Франциско. Это ешива Хаима из Воложина, получившая имя «Эц Хаим», «Древо жизни» – по названию знаменитого каббалистического труда и одновременно по имени ее основателя.
Сеть таких ешив распространилась из Воложина по всему региону и помогла успешно держать оборону против расширения хасидизма на территории влияния Гаона. Это были учреждения, определявшие еврейскую Литву до самого Холокоста. Профессор Хаим Гилель Бен-Сассон писал в «Encyclopaedia Judaica»:
Молодых людей, приходивших из деревни, местечка или города, богатых и бедных встречали в ешиве на равных условиях; они впитывали обычаи ешивы, ее идеалы и образ мыслей, которые они распространяли всюду, где бы они ни селились. Раввин, проповедник, купец или лавочник – выпускник ешивы оставался в сердце своем гордым и ортодоксальным интеллектуалом, влиявшим своими словами и делами на тех, кто стоял ниже его, и вдохновлявшим их ценностями ешивы. Эти ценности становились всеохватывающими.
Поэт Хаим Нахман Бялик, короткое время учившийся там в конце XIX века, писал, что Воложинская ешива и другие, выросшие из нее, «сформировали душу народа».
Сама ешива «Эц Хаим», однако, не дожила до векового юбилея. В 1892 году министр образования граф Делянов в рамках насильственной ассимиляции российских евреев предложил ряд изменений в уставе ешивы: ограничение ежедневных занятий 12 часами; минимум три часа в день должны были отводиться на изучение русского языка и литературы и других светских предметов; учителя должны были быть одобрены правительством, главный раввин должен был нести ответственность за поведение учеников. Управление ешивы не согласилось ни с одним из этих условий, и «Эц Хаим» было приказано закрыть.
Таким образом, идишская цивилизация в Польше, Литве, Галиции, России, Венгрии и на Украине была разделена между двумя идейными школами – эмоциональным хасидизмом и его интеллектуальными противниками. Но обе они, по существу, смотрели назад, обе отказывались признать (не говоря уже о том, чтобы принять) глубокие изменения, пережитые Европой, вступившей в новую эпоху. Ультраконсерваторы, противившиеся нововведениям, отвергавшие любую форму обучения, не основанную на Торе, Талмуде или каббале, – как выпускники ешив, так и почитатели цадиков не были подготовлены к тому, чтобы вести идишскую цивилизацию в будущее. Попытка осуществить такую задачу была сделана на западе, в Австрии и Германии, где ценности рационального и научного модернизма проникли в идишское общество и осели в виде отдельного явления – еврейского Просвещения, на иврите Гаскала, на идише Гасколет, представленного человеком, которого и евреи и неевреи признавали одним из величайших умов XVIII века.
Он родилcя в 1729 году в семье бедного переписчика Торы, предположительно потомка Моше Иссерлеса, Рамы из Кракова. Он был горбатым и болезненным. Он заикался. Он никогда не занимал официальных должностей. Но Моше бен Менахем Мендель (1729–1786), известный евреям как Моше из Дессау, а христианам как Моисей (или Мозес) Мендельсон, вопреки всему и несмотря на собственную самооценку, стал единственным евреем, показавшим, что идишская цивилизация могла нечто предложить европейской культуре. Вдохновленный верой своего народа, он стал центральной фигурой в европейской философии, важным звеном в цепи, связывавшей классическое и современное мышление – между философами Лейбницем и Кантом. Глубоко религиозный и в то же время внимательно следивший за достижениями науки и промышленности, он приветствовал новое, хотя и осознавал связанный с ним риск. «Открытие Монгольфье [изобретение воздушного шара], вероятно, приведет к большим потрясениям, – писал он. – Приведет ли это к добру для человеческого общества, никто сейчас не осмелится судить. Но кто решится на основании этого отказаться от поощрения прогресса?» Способный пианист, он брал уроки у ученика Баха Иоганна Филиппа Кирнбергера (1721–1783) и старался сохранить музыкальное наследие немецкого мастера, передав его Моцарту и своему внуку, композитору Феликсу Мендельсону-Бартольди. Он играл главную роль в постановке стихотворной драмы Лессинга «Натан Мудрый» и даже сильно загримированным выступал в роли Паши Селима в опере Моцарта «Похищение из сераля». Он стал мировой знаменитостью, восхваляемой евреями как третий Моисей (после библейского пророка и Маймонида), а остальным миром – как немецкий Сократ или Платон (заметьте, немецкий, а не еврейский!). Он был для XVIII веке тем, чем стали отпрыски идишской цивилизации Маркс, Фрейд и Эйнштейн для ХХ века. В отличие от них он был религиозным и соблюдающим закон, открытым и страстным евреем, боровшимся за признание и принятие еврейской религии, предлагавшим щедрую помощь, поддержку и активное содействие, как старинный штадлан, любой угнетаемой еврейской общине, которая просила у него помощи.
Моше бен Менахем Мендель получил обычное еврейское образование. Вначале он изучал Тору и Талмуд со своим отцом, а затем учился у раввина из Дессау, вслед за которым поехал в Берлин, где его учитель был назначен главным раввином космополитической прусской столицы. Приехав туда в возрасте 14 лет, он не мог ни сказать, ни написать ни слова по-немецки. Но он быстро обучался. Помимо усвоения письменного немецкого стиля, который впоследствии считался самым ясным и элегантным среди людей его поколения, он обучился также математике у польского раввина, французскому и английскому языкам у молодого еврейского студента медицины, а от еврейского врача из Праги он выучил латынь – на таком уровне, что внимательно прочел купленный на несколько скопленных грошей латинский перевод сочинения английского философа Джона Локка «Опыт о человеческом разуме». Это был первый шаг в его философском путешествии, занявшем всю жизнь. В возрасте 21 года его наняли учителем в дом богатого фабриканта, он дошел до должности бухгалтера и в конце концов стал полноправным партнером предприятия по производству шелка, где работал всю жизнь; учился, писал и занимался философией он в свободное время. Женившись в 33 года, он стал отцом шестерых детей, основав семью, сыгравшую важную роль в формировании современной европейской культуры [223] .