– Можно приукрасить, если так хочется.
– А можно добавить, что я знаю это, скажем, из личного опыта?
Беседа переходила рамки приличия, но Мики в голову пришла хорошая идея, и Августа кивнула.
– Так даже лучше.
– Вы же представляете, как он отреагирует? – спросил Мики.
– Надеюсь, он сделает ей непристойное предложение.
– Ну, если вы добиваетесь именно этого…
– Именно этого…
Мики кивнул.
– Как вам будет угодно, госпожа. Я ваш раб во всем.
Августа отмахнулась от комплимента; сейчас было не до игривой любезности. Обернувшись, она посмотрела на Нору, в изумлении рассматривающую богатое убранство зала и причудливые костюмы. Было видно, что девушка в замешательстве и что ее легко сбить с толку. Без дальнейших раздумий Августа проложила себе путь сквозь толпу к Норе.
– Хочу дать вам один совет, – сказала она, наклонившись к уху девушки.
– Спасибо, премного благодарна. Я слушаю, – ответила Нора.
Хью, очевидно, в разговорах с молодой женой обрисовал свою тетку не в самом выгодном свете, но, к ее чести, она не демонстрировала ни малейших признаков враждебности. Наверное, еще не решила, как вести себя с Августой.
– Я видела, как вы беседовали с графом де Токоли, – сказала Августа.
– А, этот старикашка, – закивала Нора.
Августа поразилась ее бестактности, но продолжила:
– Будьте осторожны с ним, если дорожите своей репутацией.
– Быть осторожной? Это как?
– Разумеется, соблюдайте правила вежливости, но не позволяйте ему лишнего. Ему достаточно малейшего намека, и он поставит вас в неловкое положение, если сразу же не дать ему решительный отпор.
Нора кивнула, словно понимая, о чем идет речь.
– Не бойтесь. Я знаю, как держать себя с такими типами.
Хью в это время стоял неподалеку и беседовал с герцогом Нориджем. Увидев Августу, он насторожился и подошел к жене, чтобы выяснить, в чем дело. Но Августа уже сказала все, что ей было нужно, и отошла, чтобы посмотреть костюмированную процессию. Семена упали на благодатную почву, теперь нужно только ждать и надеяться на лучшее.
Перед помостом, где сидел принц, прошли некоторые члены «кружка Мальборо», в том числе герцог и герцогиня Кингсбридж и Солли Гринборн с супругой Мэйзи, переодетые восточными султанами, ханами и пашами. Вместо того чтобы кланяться, они опускались на колени и возносили хвалы своему повелителю. Тучный принц благосклонно смеялся, а зрители аплодировали. При виде Мэйзи Августа слегка поморщилась, но сейчас все ее мысли были заняты другим. Помешать ее плану могли тысячи самых разных мелочей: де Токоли мог увлечься другой молодой красоткой, Нора могла ограничиться с ним любезностями, Хью мог оказаться слишком близко к ним, чтобы Токоли решился на вольность и тому подобное. Но при удаче публику ждало развлечение получше, чем показ костюмов.
Зрелище подходило к концу, когда Августа заметила Дэвида Миддлтона, упорно прокладывающего путь через толпу в ее направлении. Сердце ее замерло.
В последний раз она видела Миддлтона шесть лет назад, когда он настойчиво расспрашивал ее о том, что произошло в день смерти его брата Питера в Уиндфилдской школе. Тогда Августа сказала ему, что два свидетеля, Хью Пиластер и Антонио Сильва, находятся за границей и что связаться с ними практически невозможно. Теперь же Хью находился в этом же зале. Но откуда у простого адвоката приглашение на светский бал? Августа вдруг вспомнила, как ей говорили, что Миддлтон – дальний родственник герцога Тенби. Этот факт она не учла. «Да что за напасть! Просто невозможно держать все в голове!» – мысленно сокрушалась она.
К ее ужасу, Миддлтон остановился рядом с Хью. Августа постаралась подобраться поближе и услышала слова:
– Приветствую вас, Пиластер! Я слышал, вы вернулись в Англию. Помните меня? Я брат Питера Миддлтона.
Августа отвернулась, чтобы скрыть свое лицо, и насторожила слух.
– Да, помню. Вы еще были на расследовании, – ответил Хью. – Позвольте представить вам мою супругу.
– Приятно познакомиться, – отделался Миддлтон формальным приветствием, и снова повернулся к Хью: – Сказать по правде, результаты расследования меня не удовлетворили.
Августа похолодела. Должно быть, Миддлтон совсем помешался, раз заговорил на балу на такую неподходящую тему. Неужели бедный Тедди никогда не избавится от старого груза подозрений?
Ответа Хью она не слышала, но тон его был вполне нейтральным.
Миддлтон повысил голос, и она снова разобрала его слова.
– Должен вам сказать, что никто в школе не верил Эдварду, будто он пытался спасти моего брата.
Августа напряглась, ожидая ответа Хью, но тот сказал что-то вежливое о том, что с тех пор прошло много времени.
Вдруг рядом с ней объявился Мики. Несмотря на беззаботное выражение лица, глаза его слегка бегали из стороны в сторону, выдавая волнение.
– Кто это там, неужели старина Миддлтон? – спросил он, наклонившись к ее уху.
Августа кивнула.
– Так я и думал. Не обознался.
– Тише, лучше послушай.
В голосе Миддлтона зазвучали агрессивные нотки:
– Я полагаю, вы прекрасно знаете, что произошло тогда на самом деле.
– Вот как? – Хью тоже повысил голос, меняя тон на менее дружелюбный.
– Извините меня за прямоту, мистер Пиластер, но погибший был мне родным братом. Я много лет размышлял над этим случаем. Вам не кажется, что я имею право узнать правду?
Хью задумался. Августа понимала, что такой призыв обязательно найдет отклик в душе Хью, слишком щепетильного в вопросах справедливости и чести. Необходимо было вмешаться, заставить их сменить тему или развести в разные стороны, но тем самым она признает, что ей есть что скрывать. Оставалось только и дальше беспомощно наблюдать за ужасавшей ее беседой и стараться расслышать слова среди гула толпы.
Наконец Хью ответил:
– Я не видел, как погиб Питер, Миддлтон. Поэтому я не могу сказать наверняка, что там произошло, а строить догадки было бы неблагоразумно.
– Но у вас же есть какие-то подозрения? Вы сами, очевидно, пришли к какому-то выводу?
– В таком деле нельзя отталкиваться от предположений. Это было бы безответственно. Вы утверждаете, что хотите узнать правду. В этом я с вами целиком согласен. Если мне станет известна правда, я сочту своим долгом поделиться ею с вами. Но в настоящее время сделать этого я не могу.
– Сдается мне, вы выгораживаете своего кузена.
Для Хью его слова прозвучали оскорблением.
– Черт побери, Миддлтон, это уже слишком. Вы вправе сердиться и негодовать, но не вправе обвинять меня во лжи.