— Голубой цвет тебе очень идет.
— Да, мне все это говорят, — сказала Юлия, радуясь такому комплименту. — Я люблю цвета, вообще все разноцветное. Этот наряд я сама придумала, — сказала она, повернувшись вокруг, чтобы Марк мог оценить изысканную одежду голубого цвета, с ярко–красной и желтой оторочкой. Роза среди диких цветов. Широкий кожаный пояс, отделанный медью, напоминал о том, что носит Аррия. От этой мысли Марку стало не по себе.
— Каю нездоровится, — сказала Юлия. — Пойдем в сад, не будем ему мешать. — Она взяла брата за руку. — Я так скучала по тебе, Марк. Ну расскажи мне, как у тебя дела. Расскажи мне все. Я ведь не видела тебя несколько недель.
— А я сколько раз хотел навестить тебя, дорогая сестрица. Но каждый раз, когда захожу сюда, ты уходишь к своим друзьям.
Юлия засмеялась, но ее смех прозвучал нарочито весело, что выдавало перемену в ее настроении. Затем она начала рассказывать Марку о зрелищах, на которые она ходит с какой–то подругой, а также о пирах, на которых она побывала. Ни слова об Аницете и почти ничего о Кае. Тогда Марк решил говорить открыто.
— Ходят слухи о твоей связи с Аницетом, — сказал он и тут же увидел, как у сестры покраснели щеки.
— И что это за слухи? — напряженно спросила она, избегая его взгляда.
— О том, что ты позволила ему пользоваться тобой, чтобы долги Кая были прощены, — жестко сказал Марк.
Юлия сверкнула глазами.
— На самом деле все было наоборот. Не он пользовался мной, а я пользовалась им.
— За несколько сестерциев?
— За пятьдесят тысяч сестерциев, — ответила Юлия, вызывающе вздернув подбородок.
— Цена здесь не важна, дорогая сестрица. Аурей или золотой талант — ты торговала собой. Неужели Кай допустит, чтобы ты таким образом решала вопросы и с остальными его долгами?
— А кто ты такой, чтобы указывать мне? Что ты знаешь о моей жизни? Ты же не знаешь, что произошло на самом деле!
— Тогда расскажи мне, как ты докатилась до такого!
Юлия в гневе повернулась к нему спиной.
— Позволь мне самой решать, как обустраивать свою жизнь. Меня давно тошнит от людей, которые навязывают мне свою волю.
Марк схватил ее за плечи и повернул к себе.
— Я хочу знать, что произошло с Хадассой, — сказал он, не в силах больше сдерживать свои эмоции.
Юлия ехидно сощурила глаза.
— Так, значит, ты беспокоишься не обо мне, а о какой–то рабыне.
— То, что произошло с ней, касается и тебя, — сказал Марк, все больше раздражаясь.
— А что она сама тебе рассказала?
— Ничего.
— Тогда откуда тебе известно, что ее избили?
— Я видел ее спину.
Юлия снова улыбнулась своей ехидной усмешкой.
— Она что же, заменила тебе Витию?
Марк отпустил Юлию. Взглянув на нее снова, он вдруг почувствовал необъяснимое отвращение, видя, какой стала его сестра. Какое–то время они смотрели друг другу в глаза; взгляд Юлии был твердым и упрямым, но потом ее лицо расплылось в какой–то боязливой улыбке, и Марк снова увидел свою любимую маленькую сестренку.
— Прости, я не хотела тебя обидеть. Я же знаю, что Хадасса не такая, как Вития, — сказала Юлия, приложив руки к вискам. Она посмотрела на него умоляющим взглядом. — Мне пришлось отправить ее обратно, Марк. Если бы она осталась здесь, Кай убил бы ее. А она мне так дорога, что я это и объяснить не могу. Не знаю, почему…
Марк, кажется, догадывался, почему. Вероятно, Хадасса оказывала на других людей такое же влияние, как и на него. Одно ее присутствие становилось для всех вокруг чем–то важным.
— Что произошло? — спросил он уже гораздо мягче.
Юлия вздохнула.
— Каю, как и тебе, не понравилось, каким образом я решила проблему с его долгами. Он потерял рассудок. Хадасса вмешалась и пострадала от того наказания, которое Кай приготовил для меня.
Марку показалось, что внутри у него все горит, — так у него все закипело от злости.
— А тебя он хоть раз ударил?
— Разве я похожа на побитую? — Когда он повернулся, чтобы уходить, Юлия положила ему руку на плечо. — Только не замышляй никакой мести, Марк. Поклянись мне, что не будешь делать ничего такого. Вообще, не вмешивайся в эту ситуацию. Поверь мне, ты сделаешь только хуже. — Опустив руку и подбоченясь, Юлия добавила: — К тому же, все неприятности уже позади. Когда Кай болен, он не представляет для меня никакой опасности.
— Не думай, что я буду о нем плакать.
Юлия посмотрела на брата взглядом, выражения которого ему было не постичь, — тут были удовлетворение, боль, неопределенность, смирение, — казалось, все это умещалось в глубине ее глаз. Она снова отвернулась.
— Как бы мне хотелось все тебе рассказать, — она пошла по дорожке. Остановились, она наклонилась и сорвала цветок.
— Ты по–прежнему любишь его?
— Я ничего не могу с собой поделать, — сказала Юлия и взглянула на Марка, печально улыбнувшись. — Наверное, я — как Аррия. Она никогда не перестанет тебя любить, ты же знаешь.
Марк сардонически улыбнулся.
— Она так и говорит?
Юлия оторвала с цветка белый лепесток и пустила его парить в воздухе.
— А тебе никогда не приходило в голову, что ее распущенность от одиночества? Или от отчаяния?
О ком она говорила — об Аррии или о самой себе? Она отрывала лепестки до тех пор, пока от цветка ничего не осталось.
— У меня были такие надежды, Марк. Жизнь так несправедлива.
— Жизнь такова, какой ты сама ее делаешь.
Юлия взглянула на брата с едва заметной улыбкой.
— Наверное, ты прав. До сегодняшнего момента я позволяла другим управлять моей жизнью. Отцу, Клавдию, Каю. Но больше никому не позволю. Я буду делать все, чтобы быть счастливой, — она посмотрела на цветочную пыльцу, оставшуюся на ее ладонях, и стряхнула ее на землю. — Мне надо проведать Кая. — Она обеими руками пожала руку Марка и направилась в дом. — Может быть, если я дам ему немного вина, ему станет лучше.
С майскими праздниками в Рим пришло всеобщее веселье. Жрецы, которых называли понтификами, или строителями мостов, бросали в Тибр связки тростника, сделанные в виде фигур людей, связанных по рукам и ногам. Весенние праздники, проходившие один за другим, постепенно перерастали в оргии. Во время Луперсалии молодые люди из аристократических семей бегали обнаженными взад–вперед по Виа Сакра, стегая прохожих специальными полосками из козьей кожи, — таков был ритуал, символизирующий плодородие. Либералия, или прославление Либера, бога виноделия, проводилась вместе с праздником Диониса, или Вакха, как он был больше известен в Риме; кульминацией было всеобщее потребление вина. Красивый и женоподобный молодой человек, который выступал в роли Вакха, ехал вместе с развратником Силеном в колеснице, запряженной леопардами, а юноши, достигшие шестнадцатилетнего возраста, теперь могли носить одежду, которая называлась тога вирилис, и признавались мужчинами, свободными от власти родителей.