Децим увидел в глазах Хадассы любовь, ту самую любовь, которую он всегда хотел видеть у своей собственной дочери. Простые черты лица Хадассы и ее карие глаза светились теплом, исходящим изнутри, и в какой–то момент Децим увидел в ней ту красоту, которую видел в ней и которой хотел обладать его сын. Эта девушка верила в невероятное. Она верила в невозможное. Причем верила не с упрямством и гордостью, а с той чистой и детской невинностью, которую этот мир испортить не мог. Не задумываясь о том, какому риску подвергает себя, она делилась со смертельно больным человеком своей надеждой, которую он мог принять.
Наверное, Децим не мог поверить в то, что она говорила, он не мог поверить в ее невидимого Бога, — но он верил в нее.
Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.
— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.
Хадасса нежно сжала его руку.
— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
* * *
Атрет поднялся на колесницу и приготовился к помпе, или церемонии открытия. Его золотые и серебряные латы и шлем были тяжелыми и нагрелись на солнце, хотя еще стояло раннее утро. Он поправил красный плащ на плечах и огляделся, чтобы посмотреть, как готовятся к зрелищам другие гладиаторы. Всего их было двадцать четыре человека; чтобы завоевать свободу, ему предстояло убить пятерых.
Серт на этот раз выставил самый пестрый состав. В колесницах стояли димахери, гладиаторы, вооруженные кинжалами; самниты с мечами и щитами; велиты, или гладиаторы, которые были вооружены копьями, и сагиттарии, вооруженные луками и стрелами. Было четыре есседария, которые правили своими собственными украшенными колесницами, каждая из которых была запряжена двумя лошадьми, а за ними следовали андабате, сидевшие верхом на сильных боевых конях, лица этих воинов были закрыты забралами — это означало, что они сражались с ограниченным полем зрения. В колеснице, которая стояла сразу за колесницей Атрета, стоял африканский ретарий с трезубцем и сетью. Толпа будет без ума от этого зверинца.
— Жрецы выходят, — сказал возница Атрета, ловко беря в руки поводья. Атрет увидел жрецов, одетых в белые туники, украшенные красными узорами. Жрецы выводили белого быка и двух баранов, чтобы принести их в жертву. Жертву приносили, для того чтобы этот день был удачным для зрелищ. Атрет цинично скривил губы, зная, что для зрелищ хорош любой день. Ни один жрец не осмелится отменить зрелища, какие бы недобрые знамения он ни увидел в обряде жертвоприношения.
Заиграли трубы, и открылись ворота. «Вперед», — произнес возница, пристраиваясь сразу за римлянами, которые организовали эти зрелища и вложили в них деньги. Серт находился прямо перед Атретом.
Толпа взревела. Атрет услышал, как зрители снова и снова выкрикивали его имя, а также имена еще нескольких гладиаторов. В Ефесе он не был известен так, как в Риме, но сейчас ему было все равно. Все его мысли были теперь заняты тем, что его ждало впереди, поэтому, пока процессия следовала вокруг арены, он присматривался к другим гладиаторам и оценивал их сильные и слабые стороны. Только один раз он позволил себе отвлечься. Проезжая мимо трибуны, где сидел проконсул, он поднял глаза и внимательно посмотрел на гостей, которые сидели рядом с этим политиком. Среди них была Юлия. На ней был красный наряд, в котором Атрет увидел ее в храме Артемиды. При виде Юлии сердце Атрета забилось чаще, и он тут же отвернулся. Больше он не будет смотреть на нее, пока не кончатся зрелища.
Колесницы сделали еще несколько кругов вокруг арены, затем выстроились перед проконсулом. Гладиаторы сошли с колесниц я встали в ряд, при этом некоторые сняли свои накидки, а другие, к неистовому восторгу публики, сняли с себя и все остальное. Атрет не сделал ни того, ни другого. Он стоял, слегка расставив ноги и положив руку на меч, и ждал. Когда остальные закончили прихорашиваться перед публикой, Атрет вынул свой меч и поднял его над головой, воскликнув вместе с остальными гладиаторами:
— Славься, кесарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!
Проконсул начал говорить краткую речь. Атрет не смотрел на Юлию, стараясь отыскать глазами странную маленькую рабыню. Она была среди зрителей. Толпа одобрительно взревела, когда проконсул объявил состязания открытыми. Атрет и другие гладиаторы снова поднялись на колесницы, а возницы взялись за плети и объехали вокруг арены в последний раз, после чего направились к воротам, под дикий шум зрителей.
В подтрибунном помещении было прохладно и темно, стоял сильный запах масла для светильников. Высоко в каменной стене виднелось зарешеченное окно. Никто не разговаривал. Атрет снял свои сияющие доспехи и надел простую коричневую тунику. Прежде чем кого–то из них вызовут на арену, пройдет не один час.
Накануне вечером Серт зачитал им либелл, программу предстоящих событий. Помпа должна была проведена проконсулом, который посвящал зрелища императору. Затем должен был состояться большой парад открытия с речами; потом должны были выступить акробаты и искусные наездники; потом шли собачьи бега. Затем планировалось распять двух грабителей, а охотничьи собаки должны были разорвать их на куски. Потом охотники, или бестиарии, должны были охотиться на кенийских медведей, после чего планировалось вывести на арену пленников, которых скормят голодным львам.
Иногда в середине дня объявляли часовой перерыв, во время которого арену очищали и посыпали свежим песком. Зрителям раздавали еду, распродавали лотерейные билеты, проводились альковные фарсы. Однако все эти развлечения не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило на арене, на потеху публике, одурманенной наркотиком насилия и крови.
Поединки смерти должны были состояться далеко за полдень.
От страха у Атрета свело в животе. Двенадцать пар гладиаторов… большинство из тех, кого он сейчас видел, в отдельные дни убивали до трех соперников. Сегодня ему предстоит убить пять человек, одного за другим… Если только он сам выживет.
Однако нервозность и волнение у Атрета вызывали вовсе не эти потенциальные соперники, а мучительное и долгое ожидание. Ожидание было самым страшным его врагом, потому что именно в предшествующие схваткам часы надежды и страхи полностью овладевали его сознанием, и ему казалось, что он сойдет с ума.
* * *
Ладони у Юлии вспотели, и она едва воспринимала то, что говорит проконсул. Ее совершенно не интересовали ни политика, ни экономика; все ее мысли сейчас занимал Атрет и то обстоятельство, что сегодня он может погибнуть. С тех пор как они рассорились неделю назад, она его не видела. Ей хотелось послать за ним Хадассу, но она боялась, что он по–прежнему на нее сердится и не придет. Поэтому она ждала, надеясь, что он сам даст о себе знать. Когда же этого не произошло, она смирила свою гордыню и отправилась в храм, надеясь застать его там. Но он не приходил и туда.
Едва Юлия увидела, как Атрет выезжает на арену во время церемонии открытия, ее сердце бешено заколотилось. Когда гладиаторы подъехали к проконсулу и выстроились там, она ждала, что он посмотрит на нее. Несколько часов ушло у нее на подготовку к зрелищам, и она знала, что сейчас выглядит такой красивой, какой, пожалуй, никогда еще не была. Но он даже головы не повернул в ее сторону. Он стоял спокойно, с высоко поднятой головой, тогда как другие гладиаторы изо всех сил старались продемонстрировать толпе все свои прелести и достоинства.