— Чего бы то ни стоило другим? И даже вам самим? — Феба стала перед ним, печальная и подавленная. — Ты радостно идешь по тому пути, который ты выбрал для себя, и тянешь за собой Юлию, но не видишь, что тебя ждет впереди. Ты видишь только сиюминутные удовольствия, но не хочешь знать, чего это будет стоить в будущем.

Марк скривил губы в насмешливой улыбке.

— Ты просто забыла, мама, что сама была молодой.

— Я не забыла, Марк. О, нет, я не забыла. Молодости не миновать ни одному поколению. Но мир сегодня гораздо сложнее, и в нем столько разрушительных сил. И Юлию так легко сбить с толку. — Она взяла его руку в свою. — Неужели ты не видишь, что отец не хочет лишать ее радости, он только хочет оградить ее от пагубного влияния?

— Но что пагубного в том, что молодая девушка пошла с подругой купить безделушки и посмотреть на воинов, тренирующихся на Марсовом поле?

У Фебы больше не было слов. Она опустила голову, понимая, что дальнейший спор бесполезен. Марк наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я люблю тебя, мама, и понимаю тебя, но не думаю, что тебе стоит так беспокоиться о Юлии.

— Она слишком упрямая.

— А вы с отцом были бы счастливее, если бы ваша дочь была безвольной? Не думаю. До сегодняшнего дня у Юлии не было никакой свободы. Как же она может ею распоряжаться, если ее никогда у нее не было?

— Чрезмерная свобода может затмить совесть.

— Но вряд ли что–то может навредить разуму.

— А если бы отец согласился сократить ей срок траура и дал ей больше свободы, как ты думаешь, что бы она с ней делала?

Марк вспомнил о Калабе Шиве Фонтанее.

— Можно было бы поставить ей определенные условия, — сказал он. — Чтобы с какими–то людьми она могла общаться, а с какими–то нет.

— Позднее я поговорю об этом с твоим отцом, — сказала Феба. Если дать Юлии свободу, то это, вероятно, окажется единственным способом сохранить мир в семье. Хотя лучше всего было бы снова выдать ее замуж.

17

Лежа на массажном столе, Атрет поднял голову и скептически посмотрел на Бато.

— Этот хозяин хочет заплатить мне двадцать ауреев, чтобы я провел ночь в его гостинице? И что я там должен буду делать?

— Ничего. Только посидеть в одной из его гостиных и поспать на одной из его кроватей, — ответил Бато. — У тебя еще будет много подобных предложений, Атрет. Ты ведь теперь стал одним из немногих избранных — тех, у которых растет число убитых. А на твоем счету уже двадцать один. И чем больше ты убиваешь, тем больше твоя слава. Слава приносит удачу.

Атрет снова опустил голову и закрыл глаза.

— А свободу она мне принесет? — спросил он, в то время как массажист продолжал умело и быстро разминать ему мышцы.

— В конце концов, вполне возможно. Если только боги по–прежнему будут улыбаться тебе.

Атрет выругался.

— Боги лукавы. Как мне самому добиться свободы? Сколько она стоит? Что мне для этого нужно сделать? — он махнул рукой массажисту и сел на край массажного стола. Массажист повернулся к Бато, но тот кивнул в сторону двери, дав ему знак уйти.

— Ты можешь так и не получить свободы, — откровенно сказал Бато. — По мере того как растет твоя слава, растет и цена твоей свободы. Самое большее, на что ты можешь надеяться, — это на то, что ты перестанешь быть гладиатором и станешь ланистой.

— То есть мясником, — добавил Атрет, уточняя истинный смысл этого слова.

Бато не обиделся.

— А в чем разница между тем, что делаю я, и тем, что делал ты у себя на родине? Я готовлю мужчин к тому, чтобы они сражались и с честью умирали. — Бато положил руку Атрету на плечо. — Послушай моего совета и живи так, как можешь жить сейчас. Принимай все, что тебе предлагают. В тот день, когда ты убил Келера, ты стал королем римской арены. Весьма завидное положение, надо сказать… пока оно в твоих руках.

Атрет безрадостно засмеялся.

— Мне понятна твоя горечь, Атрет. Моя горечь едва не погубила меня, пока я не взял себя в руки. Ты можешь постоянно тренироваться и сражаться по пять–шесть раз в году. Не такая уж плохая жизнь. А в перерывах между схватками у тебя останется уйма времени для других утех.

— Например, делать деньги? А зачем они мне, если я все равно не смогу купить на них свободу?

— На деньги можно купить многое другое. Келер не жил в бараках лудуса. У него был собственный дом и слуги.

Атрет удивленно посмотрел на него.

— А я думал, он был рабом.

— Да, рабом, у которого были свои рабы. Келер сражался лучше тебя, — сказал Бато со свойственной ему грубой прямотой. — А погубило его слишком высокое самомнение. Он недооценил твой ум, а ты тогда впервые, сколько я тебя помню, не потерял самообладания.

Атрет задумался. Перспектива жить не в каменной камере начинала казаться ему весьма привлекательной. Он встал со стола, наклонился над чашей с водой и плеснул себе воды в лицо. Возможно, Бато прав. Ему следует в полной мере пользоваться всеми своими возможностями, пока у него есть эти возможности. Две недели назад Келер едва не искромсал его. Атрет хорошо помнил выражение глаз Келера, когда заносил над ним свой меч. Рана, которую он нанес Келеру, была не смертельной, а только лишающей его возможности сражаться. Фактически Келера убила римская толпа. До сих пор в ушах Атрета стоял крик зрителей: «Югула! Югула!».

С кровоточащей раной в боку Келер упал перед ним на одно колено.

— Слышишь, как они жаждут моей крови? А всего час назад они меня славили. — Толпа кричала все громче, и от ее рева начинало закладывать уши. — Так же они поступят когда–нибудь и с тобой. — Келер поднял голову, и Атрет увидел его глаза сквозь щели закрывавшего лицо забрала. — Добивай, — сказал ему Келер.

Атрет схватился рукой за шлем Келера, слегка откинул его голову назад и кинжальным ударом разрезал ему шейную вену. Когда кровь Келера брызнула Атрету на грудь, толпа пришла в неистовство. Келер упал назад и, упершись локтями в песок, стал умирать с выражением растерянности и горечи в глазах, а толпа в это время кричала в экстазе: «Атрет! Атрет!».

Атрет закрыл глаза и снова плеснул себе воды в лицо и на грудь. Что бы он ни делал, но кровь убитых им людей ему уже было не смыть. Двадцать один человек погиб здесь от его рук…

Он взял полотенце и вытерся.

— Я переночую в его гостинице, но передай ему, что это будет стоить тридцать ауреев, иначе я вообще туда не пойду.

— Хорошо, пусть будет тридцать. Себе я возьму двадцать — пять себе за хлопоты, а пятнадцать императору как добровольное пожертвование. — Добровольное пожертвование? — Атрет оглянулся и холодно посмотрел на него. — Тогда передай Веспасиану, что пусть он сам спит в той гостинице, а боги пусть нашлют на его постель побольше вшей!