Атрет тоскливо смотрел на него.
— Ему нужно выбраться наверх, к живым, а не сидеть здесь, внизу, с мертвыми.
— Он будет наверху, Атрет, — сказал Феофил.
— Может, выпустишь Рицпу из этого Гадеса, или она и мой сын тоже здесь пленники?
— Мы останемся с тобой здесь, — твердо сказала ему Рицпа.
— Вы здесь не пленники, — сказал Феофил, заметив, как Атрет проигнорировал ее. Германец смотрел на Рицпу только тогда, когда она смотрела в другую сторону, и его взгляд в такие моменты был ясен всем, кто мог его заметить. — А что касается перехода в другое место, то спроси об этом госпожу Альфину, когда увидишь ее сегодня вечером.
Атрет оглядел просторное помещение с его арками и фресками.
— Это место лучше, чем все остальные. Я останусь здесь.
Феофил засмеялся.
— Госпожа Альфина предлагала тебе это помещение в самый первый день, как только ты здесь оказался.
— Она предлагала его Рицпе и ребенку.
— А значит и тебе. Ей будет приятно узнать, что ты тоже решил здесь остаться. Она удивилась, когда ты предпочел кубикулу. Даже расстроилась. — С улыбкой глядя на смущенного Атрета, Феофил вытянулся на мраморной скамье и положил руку под голову. — Мне бы это место тоже понравилось больше остальных.
Атрет сощурил глаза.
— Что это тебя так забавляет?
— То, как трудится Бог, — тихо засмеявшись, сказал Феофил и закрыл глаза. Господь смирил этого упрямого, твердолобого гладиатора прямо здесь, посреди этого святилища.
* * *
Руф и госпожа Альфина пришли к ним вечером, за ними шли слуги, которые принесли подносы с едой и вином. Госпожа Альфина действительно обрадовалась, когда увидела, что они решили остаться в криптопортике.
— Здесь гораздо лучше, — сказала она. — Больше воздуха.
Руф улыбнулся, когда Атрет взял с подноса яблоко и стал его есть.
— Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит. А то ты был таким подавленным.
— Если воины придут осматривать виллу, кто–нибудь из слуг придет и предупредит вас, — сказала госпожа Альфина.
— Нескольких воинов отозвали в Рим. В городе пожар, — сказал Руф, когда один из слуг разливал вино. Феофил взял два кубка и протянул один Атрету. — Пожар начался в одном из бедных районов, к югу от Тибра, и кажется, он быстро распространяется.
— Дым виден у нас с балкона, — обеспокоенно сказала госпожа Альфина. — Мне это напоминает пожар Рима во времена Нерона.
— Тит направил легионеров на помощь тем, кто борется с пожаром, но с огнем справиться не удается, — продолжал Руф. — Трудность еще в том, что в тех кварталах много старых строений, которые сгорают моментально. Сотни людей погибли, а еще больше осталось без крыши над головой.
Атрет, услышав такую новость, даже обрадовался. Рим горит! О чем он мог мечтать еще, кроме как о смерти Каллиста и Домициана?
— Начнутся эпидемии, — хмуро сказал Феофил. — Я с этим уже сталкивался.
Рицпа заметила, как отреагировал Атрет на услышанное, и ей, конечно, не понравилась его черствость.
— Здесь нечему радоваться, Атрет. Невинные люди гибнут и остаются без крова.
— Невинные? — насмешливо произнес Атрет. Остальные посмотрели на него. — А они были такими же невинными, когда сидели вокруг арены и жаждали крови? Неважно, моей ли, или чьей–то еще. Вот и пусть теперь горят. — Он громко, с вызовом, засмеялся и поднял свой кубок. Его абсолютно не беспокоило, не обижает ли он своим поведением кого–либо из окружающих. Они такие же римляне. — Как бы я хотел посмотреть на это своими глазами!
— Но чем ты тогда отличаешься от них? — спросила Рицпа, пораженная тем, что в Атрете не проснулось ни капли жалости.
Его глаза загорелись огнем.
— Отличаюсь!..
— Ты сам прошел через страдания. Неужели тебе не жалко тех, кто страдает сейчас?
— А почему я должен их жалеть? Они получили то, чего заслуживают. — Атрет осушил кубок и снова с вызовом посмотрел в глаза всем присутствующим.
— Иудеи говорят то же самое, Атрет, — сказал Руф. — Они считают, что Бог проклял Тита за то, что он сделал с Иерусалимом. Сначала было извержение Везувия, от которого погибли тысячи людей, а теперь вот этот пожар.
— Мне ваш Бог все больше и больше нравится, — сказал Атрет, взяв ножку жареного фазана.
Рицпа смотрела на него одновременно с упреком и жалостью.
Феофил прервал наступившее тягостное молчание:
— Может быть, это бедствие даст нам возможность покинуть здешние места.
Пришло еще несколько человек, в большинстве своем — бедные люди, жившие за пределами города. Некоторые из них занимались перевозками по Аппиевой дороге, а другие работали на рынках, снабжающих продовольствием сотни путешественников, каждый день приходивших в Рим. Кто–то начал петь, и собравшиеся начали рассаживаться для чтения послания Павла, адресованного римским верующим.
Несмотря на многочисленные теплые приглашения присоединиться к ним, Атрет взял кувшин с вином и кубок и уединился в самом дальнем углу помещения. Его несколько удивило то, что собрание проводил вовсе не Феофил. Проводил его раб, который разливал вино. Он выглядел моложе многих собравшихся, не отличался крепким сложением или выправкой, был очень скромным, а голос у него был мягкий, но в нем чувствовалась какая–то сила.
— «Итак неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же. А мы знаем, что по истине есть суд Божий на делающих такие дела. Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и сам делая то же?» Слушая эти слова, Атрет почувствовал, как его охватил необъяснимый страх. Ему показалось, что тот, кто их написал, заглянул ему в самое сердце. Слова соединялись в глубокую идею, а потом врывались в его сознание и жгли, подобно горящим углям.
— «Нет лицеприятия у Бога… Бог будет судить тайные дела человеков…»
Кувшин уже опустел, но Атрету хотелось еще вина, чтобы заглушить в себе этот терзающий его страх.
— «Гортань их — открытый гроб…»
Это послание было адресовано римлянам! Но тогда почему оно не давало покоя Атрету, так мучило его? Он зажал уши руками, чтобы больше не слышать голоса этого человека.
Увидев это, Феофил возблагодарил Бога. Он слышит Тебя, Отец. Засей Свое Слово в его сердце, и пусть он станет новым творением Божьим.
Рицпа молча плакала, сидя рядом с Феофилом, но не потому, что Атрет вселил в нее добрые надежды, а потому что она увидела собственный грех. Разве она не осуждала Атрета, когда он осуждал других? Она спросила, чем он отличается от тех римлян. А она сама?