– Спасибо, – улыбнулся я. – Могу еще раз сказать, что я не враг – ни тебе, ни кому-то еще… Ладно, ладно, молчу.
– Улисс сказал, что твои люди иногда называют тебя по имени. Тебя действительно зовут Макс?
– Вроде бы. Но это не то имя, которое Один может сообщить своим рунам. Не подействует. Все вокруг то и дело сообщают мне, что оно не настоящее. А иных я не помню.
– А я не затем спрашиваю. Просто надо же мне тебя как-то называть.
– Называй.
– Ты думал о том, что с нами случится? – неожиданно спросила Афина. – Я имею в виду – после этой проклятой Последней битвы? С тобой, с Одином, со мной, со всеми остальными богами, с твоими людьми, в конце концов. Мы умрем навсегда, или?..
– Откуда мне знать? – я пожал плечами.
Вообще-то ситуация складывалась вполне комичная. Вот уж не думал, что когда-нибудь ко мне явятся боги и спросят, что будет с ними после смерти.
– Ты действительно не знаешь или не хочешь говорить?
– Разумеется, не знаю. Знал бы – непременно выболтал бы, – горько усмехнулся я.
Но мое настроение внезапно переменилось. Только что я был готов заплакать от невыразимой жалости к себе и прекрасным богам угасающего мира, а теперь мои губы сами сложились в мечтательную улыбку.
– Вы, Олимпийцы, любите смотреть кино, верно?
– Уже, пожалуй, нет. Но прежде любили. А при чем тут кино?
– Помнишь, был такой фильм – «Унесенные ветром»?
– Да. Ну и что?
– Вслушайся в эти слова, Паллада: «Унесенные ветром». По мне, так дерьмовая мелодрама, нежно любимая невзыскательным большинством, но какое восхитительное, завораживающее, воистину магическое название! Когда слышишь его в оригинале, получается еще лучше: «Gone with the wind» – «ушедшие с ветром».
– Почему ты об этом говоришь?
– Потому что я порой думаю: может быть, это выход?
– Что – выход?
– Уйти вместе с ветром.
– Для кого?
– Для всех, – я даже рассмеялся от избытка чувств. – Для всех!
– Объясни, – нахмурилась она.
– Для этого мне сначала придется проснуться – далеко-далеко отсюда, а потом оседлать джиннов смерч и вернуться к тебе. Я пока не могу ничего объяснить – ни тебе, ни даже себе самому… Просто сейчас я ЗНАЮ, что есть выход – выход, который устроит всех, представляешь? – но пока понятия не имею, какие выводы мне следует сделать из этого бесценного знания и какие действия предпринять. Есть только эта магическая фраза: «ушедшие с ветром», – и она уносит меня все дальше – туда, где обитает надежда.
Я внезапно почувствовал, что приступ хорошего настроения окончательно меня обессилил. Теперь мне очень хотелось лечь плашмя на выжженную траву и уснуть. Если разобраться, выходило, что на самом деле мне хотелось проснуться, но в настоящий момент мне было плевать на точность формулировки.
– Отвернись, пожалуйста, – попросил я и сам едва услышал свой голос. – Мне пора просыпаться, а пока ты смотришь на меня, это очень трудно сделать.
– Приходи еще, поболтаем, – как-то нерешительно предложила она. – Во сне или наяву, как получится.
– Спасибо, я приду.
Я на секунду замялся и добавил:
– Наверное, приду. Я не могу давать обещания, Паллада.
– Я понимаю, – кивнула она.
– И не рассказывай Гекате, что я снова повадился ходить сюда в гости. Она утверждает, будто играет на моей стороне – ты знаешь об этом? – но мне она почему-то здорово не нравится.
– Еще бы! – звонко рассмеялась Афина. – Геката просто не может нравиться – никому! Кроме разве что одноглазого бродяги… Впрочем, это приносит пользу. Она выболтала ему все свои секреты. Или почти все… В частности, я знаю, что она старалась натравить на нас разъяренных Охотников, всех разом, и теперь очень зла на тебя за то, что ты ей помешал.
– А еще больше за то, что я не прельстился ее воистину неземной красотой! – фыркнул я.
– А ты не прельстился? – недоверчиво спросила Афина. – Она говорила…
– Могу себе представить. Подумай полчаса и реши, кому из нас следует верить.
Афина действительно призадумалась – правда, всего на секунду – и снова хихикнула, тоненько, как девчонка:
– Вообще-то никому, но в данном вопросе – скорее уж тебе. Ничего, пусть злится. Геката хорохорится, но ее дела очень плохи. Может быть, хуже, чем у всех нас, вместе взятых. Один сказал мне, что у нее болит зуб – представляешь? Геката это скрывает, но уж он-то умеет почувствовать чужую боль, если захочет. Вообще-то это совершенно невозможно: зубы болят только у людей.
– И это лишний раз доказывает, что я – обыкновенный человек. По крайней мере, был им не так давно, – усмехнулся я, вспомнив свой последний визит к стоматологу.
Не так уж давно это было, если измерять время с помощью часов и настенных календарей.
Я решительно отогнал неприятное воспоминание и попросил Афину:
– А теперь все-таки отвернись. Мне действительно пора.
Она кивнула, развернулась на сто восемьдесят градусов и быстро зашагала по залитой лунным светом тропинке.
Несколько секунд спустя я проснулся возле своего угасающего костра в таком замечательном расположении духа, что это даже настораживало.
– У тебя снова изменились планы, Владыка? – понимающе спросил Джинн.
На сей раз в его голосе не было укоризненных ноток. Наверное, Джинн успел раз и навсегда смириться с моими причудами.
– Представь себе, нет. Нет у меня никаких планов, так что и меняться нечему. Пусть себе идет как идет.
– Я воистину счастлив услышать, сколь искренне ты произносишь это вечное заклинание мудрецов.
– Сейчас я тебя разочарую. У меня все-таки есть одно неотложное дело. Сначала я его сделаю, а вот потом, пожалуй, действительно стану мудрецом. Всю жизнь собирался, а тут такой шанс.
У меня действительно имелась проблема. Всего одна, но мне казалось, что ее надо уладить как можно скорее. Все эти религиозные секты, о которых рассказывал Анатоль – смех смехом, но было в них что-то катастрофически неправильное.
Пока я пил чай с привкусом кислых зеленых яблок, я понял, в чем дело. Я, как и Один, панически боялся совпадений с каноническим описанием конца мира. Только для Одина каноническим было прорицание Вёльвы, а для меня, в силу культурных традиций, еще и видения сумрачного отшельника Иоанна.
Вообще-то пока все было в порядке. Я имел все основания полагать, что все-таки не являюсь «зверем, выходящим из бездны» или «космическим узурпатором». Обещанная труба явно принадлежала чернокожему Чарли Паркеру, а не архангелу, да и действовал я вовсе не «во имя свое», а по просьбе неотразимого красавчика, называвшего себя Аллахом.