Мне оставалось только порадоваться своему благоразумному и в высшей степени своевременному отказу от участия в этом празднике жизни и отправиться на прогулку по берегу моря.
На сей раз я забрел так далеко, что домики и сады Сбо растаяли в синей сумеречной дымке. Я лег в густую желтую траву, росшую у самой кромки воды и с блаженной улыбкой уставился на темнеющее небо.
Когда погасла огненная полоса последнего из трех закатов, с моря подул теплый ветер. Он ласково прикоснулся к моему лицу, так что я сразу узнал старого приятеля. А потом этот удивительный ветер наполнил мои легкие, проник в самое сердце, и я уже не мог понять, какие мысли и желания принадлежат мне, а какие ему. Но кажется, именно ветер заставил меня внезапно подняться и войти в море – я даже раздеться не успел. Впрочем, в тот момент это не имело никакого значения: я почти не чувствовал ни своего тела, ни влажной прохлады, только живое веселое тепло, обволакивающее меня со всех сторон. Я растворился в этом тепле и в ночной темноте, такой густой, что я не мог понять, открыты мои глаза или отяжелевшие веки по собственной инициативе встали непроницаемой преградой между мною и видимым миром.
* * *
Я обнаружил себя в собственной постели, в доме Хэхэльфа. Было темно, и я понял, что утро еще не наступило. Как я здесь оказался, являлось для меня полной загадкой. Мокрая одежда валялась на полу, но я не помнил, как раздевался. Более того, я не помнил и самого возвращения домой. В глубине души я был совершенно уверен, что никуда не возвращался, даже на берег не выходил после купания. Просто только что был в море, за городской чертой, в добром часе ходьбы отсюда, купался в упоительной темноте, сотканной не из тягучих волокон мрака, как кажется поначалу, а из бесчисленных сияющих золотистых точек, а теперь оказался здесь. И ничего тут не поделаешь, логику искать бесполезно, можно только расслабиться и махнуть на все рукой.
Я поднялся, закутался в тонкое одеяло Ургов, сгреб в охапку мокрые шмотки и пошел во двор, поскольку был совершенно уверен, что утром они мне понадобятся сухими. Развесил одежду на ветвях старого раскидистого дерева. Хэхэльф в свое время объяснил, что, поселившись в этом доме, договорился с деревом, и оно обещало помогать ему по хозяйству. Так что теперь можно быть совершенно спокойным – даже если на сад обрушится ураган, дерево не даст ветру унести белье.
Покончив с хлопотами, я развернулся, чтобы идти в дом: спать хотелось зверски. Но листья деревьев вдруг тревожно зашелестели и так же внезапно замерли. Я ощутил теплое дуновение на своем лице и сразу понял, что это мой приятель ветер пришел меня навестить. Может быть, он просто хотел убедиться, что я благополучно добрался домой.
А потом раздался негромкий завораживающий голос, который уже не раз звучал в моих снах. Но теперь я слышал его наяву.
– Первый ветер дует из стороны Клесс, и он напорист, словно выпущен из грудей пышного улла; он дует шесть дней. Другой ветер – это Овётганна и как бы Хугайда, и далеко его родина, незыблемая и неведомая. Он дует две луны, затихая лишь на время. Третий ветер приходит редко, из тех мест, где его вызывают к жизни бушующие Хэба среди дюн, скал и озер, – отчетливо сказал голос.
Потом он умолк, ветер перестал трепать мои порядком отросшие волосы, окружающий мир как-то внезапно утихомирился, а я растерянно озирался по сторонам, хотя отлично понимал, что никого не увижу.
– А тебя-то как зовут? – робко спросил я у притихшего ветра.
Разумеется, я мог не спрашивать, поскольку и сам знал ответ. Его имя я то и дело бормотал себе под нос, сам не зная, зачем твержу это древнее – то ли заклинание, то ли просто красивое слово – так, на всякий случай.
– Хугайда, – ответил мне знакомый шепот. Немного помолчал и повторил: – Овётганна и как бы Хугайда.
Ласково дунул мне в лицо, торопливо пробежался по волосам, напоследок я почувствовал приятный, но тревожный холодок в основании шеи.
Сейчас я мог поклясться, что этот ветер обладает женским сердцем. Похоже, у меня завязывался самый серьезный роман в моей жизни.
Когда ветер утих, темнота сада внезапно показалась мне почти угрожающей, и я поспешно нырнул в знакомый, уютный полумрак дома. Сон подстерегал меня на пороге спальни, как маньяк-убийца с шелковой удавкой. Повалил на кровать и нокаутировал одним ударом. Бесцеремонное поведение, но я на него не в обиде.
* * *
Следующий день оказался на редкость длинным и хлопотным, как, наверное, всякий день перед отъездом. Я с удовольствием помогал Хэхэльфу, который то носился по торговым рядам, покупая подарки для своих бунабских приятелей, то переворачивал вверх дном ни в чем не повинное жилище, пытаясь инсценировать генеральную уборку, то галопом несся на свой «Чинки», чтобы проверить, запаслись ли матросы достаточным количеством провизии.
Честно говоря, если бы Хэхэльф вдруг отказался от моей помощи, я бы в слезах умолял его позволить мне немного посуетиться: мне позарез требовалось отвлечься от размышлений о чудесах минувшей ночи. Не буду врать, что общение с волшебным ветром потрясло меня до основания и грозило свести с ума, поскольку в последнее время со мной то и дело происходили почти исключительно одни чудеса и я успел к ним притерпеться. Просто я уже давно заметил, что о некоторых вещах лучше не задумываться подолгу, если не хочешь, чтобы они покинули тебя навсегда, – когда пугливая ночная бабочка случайно садится на твою ладонь, следует затаить дыхание, чтобы не вспугнуть это чуткое существо.
Но Хэхэльф, святой человек, загонял меня так, что к вечеру я едва стоял на ногах, а маленькая кружка халндойнского пива подействовала на меня почти как цианистый калий – с той разницей, что сон, во всех отношениях похожий на смерть, оказался весьма недолговечной штукой. На рассвете я уже был на ногах, а часа через два после пробуждения стоял на корме Хэхэльфова корабля и с улыбкой смотрел на быстро удаляющийся берег.
– Видишь белое пятнышко – там, слева, в окружении пестрых садов? Это и есть твой дом. Кстати, завтра он уже будет свободен, – деловито сказал мне Хэхэльф. – А послезавтра туда придет старый Цвон и остановит время: перед отъездом я с ним окончательно договорился. Так что с тебя мешочек кумафэги: я с ним своей рассчитался.
– Кумафэга? Какая такая кумафэга? Я же ее съел, – невозмутимо ответил я. – Ты забыл, да?
Самое замечательное, что Хэхэльф мне тут же поверил и верил секунд пять, пока я не рассмеялся и не полез в свою дорожную сумку, чтобы отдать долг.
Да, я успел обзавестись не только недвижимостью на окраине Сбо, но и здоровенной дорожной сумкой, где теперь лежали мешочки с драгоценной кумафэгой, несколько пар штанов и рубашек, личный столовый прибор, теплая куртка, запасная пара обуви и прочий хлам, который принято брать с собой в дорогу. Счастливые времена, когда все мое имущество ограничивалось накинутым на плечи одеялом Ургов, миновали безвозвратно. Впрочем, хозяйственный Хэхэльф был поражен моими аскетическими запросами. Сам-то он умудрился перетащить на борт корабля чуть ли не десяток таких битком набитых сумок – тоже мне, бывалый путешественник!