И тут Мыльников подумал о том, что Галина не лгала. Он почувствовал это. Ну не могла она придумать такое. Стало быть, она сейчас идет на попятную, потому что боится последствий своего мошенничества. Что за черт?! И что же теперь делать? С другой стороны, Лука тоже прав: разве оставила бы Стрешнева в своей квартире незнакомого парня? Да Лука бы из него всю душу вытряс… Не обошлось бы и без милиции.
– Идите. – Он махнул рукой, и Галина стремительно вышла из комнаты. – Господин Туманов, вы должны нас извинить… У нас работа такая – мы все проверяем.
– Да нет проблем. – Лука поднялся, и мужчины пожали друг другу руки.
Лара с Лукой остались дома – полить цветы, как они сказали. Мыльников же с Митрофановым спустились на лифте вниз, и тут к ним подошла женщина. Митрофанов ее узнал, это она обнаружила трупы и вызвала милицию. Он даже вспомнил, как ее зовут: Мария Овсянникова. Ну да, писательница, детективы пишет. Тоже, наверное, решила встрять в расследование, придумала что-нибудь… Интересно, сегодняшний день когда-нибудь кончится или нет?
– Мне надо с вами поговорить, – сказала Овсянникова, и по ее тону Митрофанов понял, что тогда, при первой встрече, она рассказала им, вероятно, не все.
– Они ругались, – сразу же выдала писательница. – Мужчина и женщина. Моя квартира расположена через стенку… Вернее, две квартиры – Катина и Стрешневой Ларисы – примыкают к моей, здесь сложная планировка; эта пара, вероятно, кричала так громко, что было слышно и у нас… Моя дочь была как раз дома и все слышала. Я-то тут редко бываю, мне хорошо пишется в Переделкине, у меня там дача… Так вот, моя дочь, Римма, приехала ко мне сама не своя… Вы не подумайте, она взрослая женщина, и у нее с нервами все в порядке. Я просто хочу сказать, что она не из впечатлительных, она – парикмахер, женщина без особой фантазии… Я не случайно вам это говорю, чтобы вы поняли, что если даже мою толстокожую, извините, дочь разговор этих людей довел до такого состояния, что она поехала не к себе домой, к мужу и детям, а ко мне, к маме, под крылышко, как она сама мне призналась, то можете себе представить, какая бурная и некрасивая сцена разыгралась здесь перед тем, как смерть прервала эту ссору…
– А вы не спросили свою дочь, о чем именно шел разговор? В чем причина ссоры? Кто кого и в чем обвинял?
– Нет, но я могу спросить… Прямо сейчас. Понимаете, я не делала этого, чтобы не травмировать Римму. Дочь не знает еще, что она действительно услышала два выстрела, что призошло двойное убийство.
– Так позвоните! – сказал Мыльников. Они, Митрофанов, Мыльников и Овсянникова, стояли на крыльце и все трое курили.
Писательница достала телефон и позвонила.
– Риммочка, это мама… Ты только не волнуйся, но наших соседей действительно убили… Ты не могла бы сказать мне, о чем шла речь, кто кого оскорблял?..
Овсянникова, послушав буквально пару минут, при этом лицо ее не менялось и сохраняло презрительно-осуждающее выражение, отключила телефон и положила его в карман. Это был хороший, дорогой телефон, и она обращалась с ним бережно. Быть может, даже бережнее, чем с собственной «толстокожей» дочерью, подумалось вдруг Мыльникову. Надо же, позвонить ей и задать такой вопрос… Ночью! А может, дочь уже спала? Ничего себе «толстокожая», примчалась к матери в Переделкино под впечатлением от услышанного…
– Значит, так. В двух словах. Женщина обвиняла мужчину в том, что он живет за ее счет, что он неблагодарный, что она из-за него испортила себе жизнь, а мужчина называл ее старой обезьяной и всячески унижал… Он обзывал ее такими словами, что его, как выразилась моя дочь, невозможно было не убить…
– Спасибо вам большое, вы нам очень помогли, – произнес Митрофанов, понимая, что они еще больше отдалились от разгадки этого дела.
– Да, вы нам очень помогли, – поддакнул ему Мыльников, и мужчины переглянулись.
– Она старше его, намного… Но не могли же они убить друг друга, ведь так? На месте преступления не обнаружено оружия… Значит, во время ссоры присутствовал кто-то третий, кто был на стороне одного из ссорящихся, либо существует какая-то другая причина убийства, которая нам пока неизвестна… Но то, что был третий, я думаю, не вызывает у вас сомнения.
Овсянникова, красивая хрупкая женщина с умными глазами, понимая, что лишь смущает следователей своим присутствием, пожала плечами и, пробормотав: «Надо бросать курить», запахнула поплотнее свою меховую курточку и легко сбежала с крыльца.
Приход Луки удивил Гусева, но еще больше его потряс уход Туманова. Они выпили по рюмке водки и еще ничего не успели сказать друг другу, как раздался этот звонок, после которого Лука побледнел, извинился и буквально выбежал из квартиры. Лука был человеком непростым, со множеством тайн, как всегда думал о нем приземленный бизнесмен Гусев, о его доброте, граничащей с глупостью, ходили легенды. Он вкладывал свои деньги в самые немыслимые проекты, один из которых принес ему целое состояние: художественный фильм с оригинальным сюжетом, замешанным на чертовщине в прямом смысле этого слова, где снимались никому не известные тогда молодые актеры, да и режиссер был скандальный, на него уже давно никто ничего не ставил, так, юродивый, такой же, как и сам Лука… И вот, поди ж ты, этот проект сначала вернул вложенные в него деньги, а потом, когда картину показали в Европе, а затем, с помощью, правда, хорошей, умелой и дорогой рекламы, и в Америке, стал приносить невиданные сборы…
И все равно, несмотря на то что Лука так быстро ушел, Гусев был благодарен ему за неравнодушие, за то, что навестил его, и за тот взгляд, который сказал Гусеву, что еще не все потеряно, что он не один и жизнь продолжается… Взгляд, который лечит. Гусев слышал о недавней болезни Луки, да и многие слышали, но никто почему-то не стремился ему помочь. Говорили, что у Туманова депрессия, как осложнение после воспаления легких, или обыкновенная простуда, перешедшая в туберкулез… Много чего говорили, даже про СПИД вспомнили, но никто не проведал. И не потому, что все, кто знал его, такие черствые и неблагодарные. Знали, что у Луки целый штат сотрудников, которые просто так никого в дом не пустят… Хотя некоторые поговаривали и другое: мол, на время болезни он вообще всех прогнал, захотел остаться один… Словом, странноватый этот Лука, но Гусев был бы счастлив иметь такого друга.
Лука ушел, и Гусев снова остался один на один со своим горем. Веру, его сестру, застрелили. И кто? Та же самая гадина, что убила ни в чем не повинных женщин. И ведь знал, подлюга, что у Верочки с собой деньги. Но как он мог об этом узнать? Как? Кому она могла об этом сказать? Может, тому своему любовнику, с которым время от времени встречалась? Но Лука не знал ни его фамилии, ни адреса, ничего!
В письменном столе в комнате сестры он нашел записную книжку, свидетельствующую о личной жизни женщины или, вернее, об отсутствии таковой.
В записной книжке сестры оказались кулинарные рецепты да номера телефонов того окружения Гусева, которым он жил и любой из которых мог понадобиться ему в любую минуту… Вера, помимо няньки, домработницы и повара, была еще и его личным секретарем. Кто в этом виноват? Может, сам Гусев? Так построил свою жизнь, что без Веры не мог прожить ни одного дня. Превратил ее в свою служанку, рабыню… Но ей, похоже, нравилась такая жизнь… Следователь намекнул на отношения, которых не могло быть… А что, если Вера испытывала к нему страсть? Смешно? Нелепо и глупо. Этот следователь просто не знал Веру, не понимал, что и между братом и сестрой могут быть нежные и доверительные отношения и что сестра может сама, добровольно служить своему брату и радоваться его успехам, как и своим… Или Гусев чего-то не понимает? И что со стороны эта дружба выглядела неестественной? Так, может, и Наташа невзлюбила Веру с самого начала потому, что ревновала его к Вере да боялась открыто признаться ему в этом? И правильно сделала, что боялась и ничего такого не сказала, иначе был бы скандал и они бы непременно расстались. Он бы не допустил, чтобы Наташа, женщина, к которой он уже начал привязываться и которую, пусть даже и смутно, но видел в роли своей жены, попыталась опошлить его отношения с сестрой. И она, понимая это, ничего не сказала, намекнула просто, что Вера будет мешать им, как третья лишняя. Он знал, что Наташу задержали. Он сам таким образом отвечал на вопросы следователя, что ее не задержать не могли: с его слов получалось, что смерть Веры была ей на руку. Что, избавившись от сестры жениха, которая испытывала к Наташе ярко выраженное неприязненное чувство, она тем самым устранила последнее препятствие к браку. И хотя Мыльников понимал, что Наташа вряд ли имеет отношение ко всем этим убийствам (во всяком случае, в те дни, когда было совершено два первых убийства – Музруковой и Капковой, – Гусев вместе с Наташей гостил у своего школьного приятеля в Киеве, а это железное алиби), все равно поместил ее в камеру предварительного заключения. Они оба, Мыльников и Гусев, словно поняли друг друга без слов и допустили эту меру единственно как терапевтический метод по отношению к зарвавшейся молодой хищнице. Жестоко? Да, жестоко. Но чем дольше Наташа там находилась, тем больше остывал к ней Гусев: Вера, даже мертвая, продолжала удерживать его от опрометчивого шага… Он не должен жениться на Наташе.