Она сказала это так просто, как если бы речь шла о колготках: нет, колготки я не надену, уже лето, тепло…
– Вот и правильно. А хотела? – Маша замерла.
– Хотела. Я и таблетки приготовила. Ты, можно сказать, спасла меня, Маша…
Через неделю Женя переселилась в деревню Прокундино, где с помощью Маши купила большой деревянный дом с паровым отоплением и просторной верандой. Именно там она собиралась начать новую жизнь…
«Герман, я должна тебе кое в чем признаться. Два натюрморта Ренуара, те, что ты хранил в сейфе, я показала эксперту Ефиму Даниловичу Сперанскому. Пишу полностью это имя на всякий случай, хотя внешне он показался мне довольно-таки порядочным человеком. Не молодым, но молодящимся. У него кожа как у младенца, и это в его-то годы! Вот что делает пластическая хирургия в наши дни. Но все равно, это как-то отталкивает. Все-таки это мужчина, а не женщина. И я уверена, что и без пластики он выглядел бы недурно. Думаю, что он голубой. Его манера разговаривать, жесты, движения. Хотя я могу и ошибаться. Он взял Ренуара на оценку. Сказал, что ему потребуется неделя, чтобы найти покупателя.
Прошло десять дней, но от Сперанского нет новостей. Я звоню ему почти каждый день, он отвечает как-то неопределенно, что, мол, кто-то должен позвонить, прийти, посмотреть…
Слава богу, сегодня вечером был Сперанский. Вернул Ренуара. Сказал, что покупателя пока не нашел. Что тревожится за сохранность картин, что не может спокойно спать, зная, что у него в спальне – Ренуар. Потом как-то замялся, даже покраснел своей нежной кожей и сказал, что сам бы хотел выкупить у меня полотна. Попросил снизить цену. Я сказала, что подумаю.
Сегодня я слушала музыку. Лежала под одеялом и слушала, вспоминала тебя, Герман, и размышляла о том, что музыка и живопись созданы для того, чтобы спасать людей. Сначала это был Шуман, немного нервная и будоражащая музыка, но роскошная, у меня даже настроение поднялось. А потом я слушала фортепьянный концерт Шопена и плакала. У меня вся подушка стала мокрая. Устроила в изголовье натюрморты Ренуара и впитывала каждый лепесток букета, впитывала в себя эти теплые розовые и оранжевые тона… И думала, что хотя бы ради вот таких, словно живых, пионов и роз Ренуара и россыпи фортепьянной музыки и стоит жить. Я словно очищалась, и стало как-то легко, даже хорошо, ты уж прости меня, Герман.
Натюрморты не успели просохнуть. Я поняла это, когда убирала полотна обратно в сейф. Кто-то сделал копии с наших картин, Герман! Этот Сперанский – очередная цепь моих проколов, неудач, моей глупости и доверчивости. Ты спросишь, почему я так легко пишу об этом? Да потому, что я предчувствовала это. Как предчувствую сейчас и то, что, к чему бы я ни прикоснулась, все будет обращено в прах. Я пустила нас с тобой по миру, Герман. И я не уверена, что ты, вернувшись из командировки, простишь меня…»
«Герман, я должна тебе кое в чем признаться. Два натюрморта Ренуара, те, что ты хранил в сейфе, я показала эксперту Ефиму Даниловичу Сперанскому. Пишу полностью это имя на всякий случай, хотя внешне он показался мне довольно-таки порядочным человеком. Не молодым, но молодящимся. У него кожа как у младенца, и это в его-то годы! Вот что делает пластическая хирургия в наши дни. Но все равно это как-то отталкивает. Все-таки это мужчина, а не женщина. И я уверена, что и без пластики он выглядел бы недурно. Думаю, что он голубой. Его манера разговаривать, жесты, движения. Хотя я могу и ошибаться. Он взял Ренуара на оценку. Сказал, что ему потребуется неделя, чтобы найти покупателя.
Прошло десять дней, но от Сперанского нет новостей. Я звоню ему почти каждый день, он отвечает как-то неопределенно, что, мол, кто-то должен позвонить, прийти, посмотреть…
Слава богу, сегодня вечером был Сперанский, без картин. Он продал их! Привез деньги. Мы открыли шампанское, отметили это событие. Он сказал, что полотна были куплены одним олигархом, который долгое время был в отъезде. Я понимаю, конечно, что он нагрел руки на этой сделке, но главное, что у меня теперь есть хотя бы какие-то деньги и я попытаюсь теперь уже сама, без посредников, купить квартиру. Я, быть может, обращусь опять к Ефиму Даниловичу, объясню ему, что никому не доверяю, и попрошу его найти мне хорошего агента. Я уверена, что у него найдутся люди, которые помогут мне вложить эти деньги. Герман, ты прости меня, что я обращаюсь к тебе с такими вот земными проблемами. Но тебя нет, а мне надо как-то жить… Я подумываю о том, чтобы уехать из Москвы. Совсем. Вот куплю квартиру, поселю квартирантов, а сама на оставшиеся деньги куплю дом где-нибудь в Ялте. Или поближе, в Лазаревском. Но тогда зачем мне покупать квартиру в Москве, когда можно купить дом на море и сдавать его? Мне нужно все хорошенько обдумать. И посоветоваться с Ларисой. Она плохого не посоветует. У нее светлая голова.
Сегодня я слушала музыку. Лежала под одеялом и слушала, вспоминала тебя, Герман, и размышляла о том, что музыка и живопись созданы для того, чтобы спасать людей. Сначала это был Шуман, немного нервная и будоражащая музыка, но роскошная, у меня даже настроение поднялось. А потом я слушала фортепьянный концерт Шопена и плакала. У меня вся подушка стала мокрая. Лариса купила мне букет роз, сказала, что они меня успокоят… Я лежала, смотрела на букет, слушала музыку и думала, что хотя бы ради вот таких вот минут и стоит жить. Я словно очищалась, и стало как-то легко, даже хорошо, ты уж прости меня, Герман.
Когда же ты вернешься ко мне?!»
– Вот представь себе, приезжает следственная группа… Думаю, это произойдет через день-два, пока кто-нибудь из родных или близких не хватится кого-то из них… Понимаешь, одно дело, когда трупы находятся в доме, в том же положении, в каком они были сразу после выстрелов, и совсем другое, когда они обнаружены в дровяном сарае, ты улавливаешь мою мысль?
Но Герман не улавливал. Мысль о смерти Жени не давала возможность подумать о себе, о своей безопасности. Он становился вялым, сонным прямо на глазах ожившего после звонка Маши Сергея.
– Старик, она умерла… Как же так? Ведь она не могла знать, что меня нет в живых, значит, оставалась надежда… Все-таки я оператор, работаю в Африке, всякое может случиться… Может, меня ранил лев, когда я подобрался к нему совсем близко…
– Между прочим, и мы точно не знаем, жива она или нет. Это по книге Закревской выходит, что она умерла. И с ее же слов тоже. Но могилу никто не видел, никто из знакомых не присутствовал на похоронах. Может, она просто уехала куда-нибудь, чтобы прийти в себя после всего того, что с ней произошло…
– Спасибо, друг, но тебе не очень-то удается меня успокоить… Ее же нет. Ни дома, нигде!
– Подожди, мы отвлеклись. Послушай, что я тебе скажу… А что, если вернуть все эти тела на место? – Сергей даже потряс Германа за плечо, словно пытаясь привести его в чувство. – Ты слышишь меня? Да очнись же ты! С минуты на минуту здесь может появиться милиция…