Я сидела скрючившись у стены, всё тело затекло, а щёки действительно были мокрые. Что-то люди подумали, если кто слышал. Морщась, я разогнулась, потом прошлась из угла в угол, поглядывая на светлую щель по верху двери. Растёрла руками лицо, чтобы не выглядеть заспанной, когда придут отпирать… подумала об утре и девяти копьях и поймала себя на том, что сужу почти равнодушно, ведь всё это не шло ни в какое сравнение с пережитым во сне. Ну убьют. Ну велят сидеть между кметями. Какая разница, ведь я всё-таки успела к Тому, кого я всегда жду.
И когда молчаливые воины отперли двери, он незримо шагнул со мной через залитый утренним светом порог. Я чувствовала его руку у себя на плече. Я спустилась в яму и была по пояс засыпана холодной землёй. Взяла палку и щит…
Велета потом говорила, вид у меня был ужасно далёкий и безразличный, они волновались со Славомиром, решили – это от страха. Они не посмели вмешаться. Сам вождь не посмел бы, даже если бы захотел, потому что моя жизнь или смерть зависела не от него и не от девятерых избранных, шедших меня убивать… Шёл с ними Перун. А со мною был Тот, кого я всегда жду.
Стоит ли подробно рассказывать, как они один за другим вскидывали тяжёлые копья, метя меня пригвоздить?.. Я, во всяком случае, не много запомнила. Я извивалась и перехватывала свистящие наконечники окраиной щита, отбивала их палкой и уворачивалась. Кажется, воевода и в самом деле не зря кормил меня целых полгода. Девятому воину я прямо подставила щит, а когда он ударил, добавив свой вес к силе размаха, – вывернула руки и наклонилась, и копьё глубоко ушло в землю рядом со мной, а кметь начал падать и успел себя подхватить лишь потому, что воевода кормил его гораздо дольше, чем меня.
Смотревшие закричали. Я узнала голос Велеты. Кажется, мои глаза бестолково метались по лицам, не мешкая ни на одном. Может быть, я надеялась увидеть Того, кого я всегда жду. Я увидела воеводу. Он не смотрел на меня. Опустив голову, он разглядывал серую пыль у себя под ногами.
Я снова подумала, а надо ли лезть туда, куда меня не пускали… и надо ли радоваться, что сравнялась с Яруном и остальными парнями. Я решила вылезти и стала разбрасывать горстями песок. Два воина, что отпирали-запирали двери в клети, подошли и вытащили меня из ямы.
Всё, что ни делают добрые люди, вершится именно так по завету Богов, впервые сделавших это на самой заре времён, когда не было горя и смерти и мир не точили слепые черви вражды. Боги научили пращуров, а пращуры уже нас. Этим заветом мир держится, им он крепок, вечен и свят. Им он будет стоять, пока дети не разучатся поступать, как поступали отцы – по-Божески…
Хочешь поставить под небесами просторный бревенчатый дом – помни, как Боги уряжали когда-то вселенную: о четырёх сторонах, с верхом и низом.
Хочешь верной любви – помни, вы двое лишь отражение Неба с Землёй, вечно вглядывающихся друг в друга.
А хочешь быть воином, выдержи поединок, который судьба подарит в тёмном лесу. Затем что самый первый поединок свершился между Перуном и Змеем Волосом. Побеждённый Змей пал в сырые пещеры и стал зваться хозяином всех подземных богатств. Говорят, он по-прежнему не разумеет зла и добра, но, однажды крепко напуганный, побаивается вновь принимать своё чудовищное обличье и больше ходит на двух ногах и в одежде, как человек. Говорят также, сто лет назад молодым воинам в Посвящении попадались навстречу всякие страшные дива и бились не на живот. И лишь того осеняло знамя Перуна, кто смел повторить его подвиг, кто сам становился Перуном в священном бою – хотя бы на миг…
Нынче не то. И нас, нынешних, вряд ли кто вспомнит – были, мол, люди. Нас посылали не в тридевятую землю, не за головами страшилища – всего-то оружие в крови омочить…
Я сидела в клети ещё полных три дня и три ночи, и всё это время меня ничем не кормили. А рядом со мной на полу лежал меч. Совсем не плохой меч, с длинным железным лезвием, окованным сталью. Прежде, отроками, мы брали мечи из одного сундука, кому какой попадётся. Этот будет моим собственным, если смогу его заслужить.
Когда опояшут меня, Яруна да и других, наших добрых мечей ещё долго никто не увидит отдельно от нас. Это пыл молодости, пыл вновь посвящённых, жаждущих поскорей себя показать именно оттого, что крепкой веры в себя ещё нет. Старшие воины держались много спокойней. Они отшучивались от насмешек, способных взъярить любого из молодых. И оружие надевали только для дела. Когда ещё мы станем такими.
Мой меч защитит меня в битве, а понадобится, и в суде, если снова вздумают оговорить. Ночами он будет висеть надо мной на стене, отгоняя тяжкие сны. А от меня потребуется одно – чтобы не ржавел он от сырости, от небрежения или бесчестья.
…Кто не слыхал о страшных мечах, способных разить по собственной воле? О тех, что вещают человеческим голосом, предвидя близкую рать и гибель хозяина, и отказываются уходить в ножны, пока не отведают крови?
Их закапывают в курганы, но даже из-под земли они продолжают тянуть к себе отчаянных, готовых на всё…
Мечи рождаются в кузницах. Иногда сразу – заклятыми. Наверное, страшно ковать такие мечи. Всё равно что рожать и растить сыновей нарочно для мести. Мне об этом рассказывали, но сама бы я не смогла. А впрочем, всё без толку рассуждать, смогла, не смогла бы, ведь это смотря какая обида, может, меня ещё толком-то не обижали…
У всякого меча своя повадка, свой нрав. Мой был чистым младенцем, он не помнил и не знал ничего. В нём ещё не поселилась душа, не завелась та особенная холодная жизнь, присущая старым мечам. Душа вникнет в него с кровью, которую мне удастся пролить. Мой меч станет таким, каким я его сделаю. А можно ли доискаться чести оружием, принявшим кровь и недоуменную муку безвинного?..
Я разыщу озеро во впадине между лесными холмами, круглое озеро с зелёной водой. Я раздвину шепчущие камыши и войду в воду по пояс, и шёлковые пиявки заснуют у голых лодыжек. Не спущу тебе, – шёпотом скажу я своему отражению в чёрной торфяной глубине. Ударю его несколько раз, и оно будет обороняться. Мать-вода запомнит, как я обагряла свой меч. Она не станет болтать, хоть потому, что и ей перепадёт несколько капель. А руку или ногу не обязательно кому-то показывать.
Иногда я брала меч и принималась скакать по клети, рубя невидимого врага… В три дня от голода не ослабнешь, но если всё время лежать или сидеть, а потом сразу вскочить – ни рук, ни ног не найдёшь.
…Мне развязали глаза далеко от крепости, в хорошем сосновом лесу. И сразу, на расстоянии в одно древко копья, я увидела кметей, всё тех же девятерых, избранных по жребию, вооружённых мечами. Они не дали мне осмотреться: шагнули вперёд, дружно замахиваясь, и я кинулась прочь. Я летела босиком по мягкой летней земле, слыша сзади дыхание и топот и стремясь скорей оторваться, исчезнуть в лесу. Я бегала быстро. Уж всяко быстрее этих мужей, налитых негибкой зрелой могутой. И я могла бежать так хоть полдня. То в горку, то вниз. Если только я не споткнусь, они меня не поймают. А я не споткнусь.