– Да.
– Выкладывай!
Вера Агренич вот уже три часа ехала в поезде. Сидела на мягком диванчике, сложив руки на коленях, почти неподвижно; смотрела в окно, стараясь не слушать разговоры соседей, и никак не могла привыкнуть к мысли, что все, что с ней происходит, – реальность, а не сон. И что она на самом деле вырвалась из Уренгоя и едет к сестре – просто так, отдохнуть. Она, сколько помнила себя, никогда толком не отдыхала. Вероятно, это участь всех портных. У людей праздники – у нее же бессонные ночи за работой. Всем хочется к какой-либо торжественной дате сшить что-то новое. Все словно сговариваются и несут отрезы чуть ли не за один день до Нового года или перед самым Восьмым марта и умоляют – сшейте платье или блузку! Швейная машинка стала ее лучшей и единственной подружкой. Сколько она всего успела передумать и перечувствовать под мягкий стрекот машинки, сколько метров-километров прострочить… И вдруг вот сейчас – полный покой. И руки ее отдыхают. И глаза. Да и на душе как-то спокойно, сладко перед встречей с родным и близким человеком.
Вера быстрым, отчаянным движением достала из сумочки платок и промокнула покатившиеся по щекам слезы. Прошло три года, а она так и не перестала думать о дочери, о том, что не все еще потеряно, что она, может быть, еще жива… Даже самой себе было трудно признаться в том, что и во Владимир-то она едет не столько к сестре, Тамаре, сколько обуреваемая надеждой услышать от нее нечто такое, что заставит ее сердце биться сильнее – что сестра расскажет ей о Наде. Ведь тот факт, что Смышленову вернули деньги, свидетельствует о том, что еще два с половиной года назад Наденька была жива. И что, скорее всего, она жила у Тамары, да только умолила ее никому об этом не говорить, даже родной матери. Это и понятно. Ей стыдно появиться перед матерью, которая так страдает из-за поступка дочери-воровки, она ведь попросту опозорена в городе, в котором прожила столько лет… Но, с другой стороны, неужели Надя не понимает, что мать примет ее любую? Да она ради Нади сама бы переехала в другой город, лишь бы жить поближе к дочери, лишь бы видеть ее, заботиться о ней.
Вот и сейчас: она едет со смутной надеждой и тревогой – а вдруг удастся узнать, как Надя жила эти три долгих года, что с ней стало, устроила ли она свою жизнь? А вдруг у нее есть ребенок? Вот это было бы огромной радостью!
«Тогда бы и у меня появился какой-то смысл в жизни, тогда бы я помолодела сразу на полжизни! Нянчилась бы с внуком или внучкой!»
Она как-то тяжело, судорожно вздохнула и снова промокнула слезы.
– Вам плохо? – услышала она прямо над своим ухом. Повернула голову и увидела усыпанное веснушками круглое лицо своей попутчицы.
– Нет, мне, наоборот, очень хорошо… Сто лет нигде не была, сейчас вот в Москву еду, к сестре… Вернее, не в саму Москву, а во Владимир, но сестра написала, что она встретит меня в Москве, что мы сначала погуляем с ней по Красной площади, а уж потом – во Владимир. Так что у меня все хорошо.
Сказала – и сама поверила в свои слова.
Дверь купе отворилась, показалась проводница.
– Чай? Кофе?
– Чаю, если можно, с лимоном, – оживилась Вера Петровна.
– Вер, это ты, что ли?!
Проводница приблизилась к Агренич и широко улыбнулась:
– Ну, не узнаешь меня? Это же я, Лида Суханова! Я ж твоя первая клиентка! Ты же мне свадебное платье шила из розового крепдешина! Вспомнила? А я потом это платье сожгла, утюгом, ну, припоминаешь?
И сразу же лицо проводницы стало родным, словно эти чужие глаза, нос и рот изменились, и Вера увидела перед собой Лиду.
– Лидка! Господи, а я тебя не узнала…
– Ужасно рада тебя видеть! Послушай, я сейчас вагон свой чаем напою, а потом ты придешь ко мне, и мы поговорим… Мне надо многое тебе рассказать. Я же в третий раз замужем!..
Вот и все. Теперь и время полетит быстрее, подумала Вера Петровна и принялась доставать из сумки конфеты, печенье. Вроде жизнь налаживается…
На то, чтобы подготовиться к встрече с Абрамовым, ушла целая неделя.
Тот факт, что это именно он готовил побег своему другу Григорию Флорскому, у нас с Володей уже не вызывал никаких сомнений. Во-первых, он отправил Смышленову деньги от Агренич. Во-вторых, работники Преображенского кладбища также подтвердили, что именно он, Абрамов Лев Борисович, платил за землю и за работу землекопам, а также заказывал мраморный памятник. Я была просто уверена, что только он, этот удивительный человек, мог что-то знать о местонахождении Нади Агренич.
Спрашивается, зачем мне было снова развивать столь бурную деятельность? Вероятно, толчком к ней послужил звонок Веры Петровны Агренич: она была уже на пути в Москву и собиралась встретиться со своей сестрой на Курском вокзале. Я была тронута ее звонком, понимая, что эта женщина никогда не забудет мой визит в Уренгой и ту радость, какую я доставила ей своим решением – вернуть деньги, украденные ее дочерью, Смышленову. Поэтому, подъезжая к Москве, она позвонила мне, чтобы выразить желание повидаться со мной. Сказала, что везет мне какие-то потрясающие сувениры из кости, рогов, кожи и меха, которые можно найти только у них, в Уренгое. Понятное дело, я не могла не пообещать ей, что приду на вокзал и встречусь с ней, а также с удовольствием познакомлюсь с ее сестрой.
Казалось бы, ничего особенного. Если бы не одно обстоятельство, которое буквально взбудоражило меня и заставило снова заняться моим делом. Да, теперь дело Агренич становилось моим. Дело в том, что Володя съездил во Владимир, чтобы пообщаться с Тамарой Петровной Перовой, родной сестрой Веры Петровны Агренич, пригласившей мать Нади к себе, погостить. И Володя выяснил, что Тамара Петровна скончалась в прошлом году. Что она жила очень тихо, скромно и умерла естественной смертью, от сердечного приступа. И что теперь в ее квартире живет молодая женщина, поселившаяся у нее года три назад. Она ухаживала за Тамарой в последние годы, помогала ей во всем. И что зовут эту женщину Ольгой.
– Это она, я просто уверен! Правда, я ее так и не дождался, возможно, она уехала по каким-то делам в Москву, но это она, твоя Надя Агренич, иных вариантов нет!!!
Я видела, что и Володя увлекся поисками Агренич. Кроме этого, Лариса, как она и обещала, составила список московских художников, специализирующихся на копиях импрессионистов. Это был довольно внушительный список, и мне предстояло встретиться с каждым из них, чтобы выяснить – не копировал ли кто-то портрет маленькой Жюли Мане? Мы все понимали, что этот вариант, касающийся копий, самый неубедительный: Надежда Агренич вряд ли сейчас процветает и обладает достаточной суммой для того, чтобы оплатить работу художников. Но и это не главное. Совершенно не факт, что она захочет иметь у себя копию этого портрета. В сущности, она могла настолько погрузиться в свою новую жизнь, полную тревог и волнений, что напрочь забыла Егора. Лариса тоже так считала, но свое обещание она выполнила – помогала, как могла. Она же, будучи знакома с семейством Абрамова, известного в Москве адвоката, договорилась – он встретится со мной.