Если бы она могла только представить себе, что ждет ее впереди! Разговор с Мещерским — всего лишь маленькая кочка на длинной дороге в кошмарный ад
С первыми лучами августовского солнца златоглавая столица засверкала своими куполами. Город просыпался не спеша, постепенно сбрасывая оцепенение прохладной ночи.
День обещал быть солнечным и теплым. Москвичи спешили на работу, не обращая внимания на давку в общественном транспорте. Многие не пропускали газетных киосков и успевали прихватить парочку свежих печатных изданий.
Если бы можно было в то августовское утро заглянуть в газеты, то каждый бы непременно натолкнулся на сенсационные статьи о гибели атомной подводной лодки «Курск» в Баренцевом море…
* * *
С самого утра троица была уже на ногах, готовая к решительным действиям. Однако Шлеме пришлось немного помаяться в ожидании, пока откроется читальный зал в Ленинке, чтобы наброситься на старые подшивки газеты «Новый век». Конечно, можно было ускорить процесс через архивные подвалы ФСБ, но Барышников решил не рисковать и не привлекать к себе нездорового любопытства.
Пока Сан Саныч налаживал связи по своим каналам с МВД, где официально расследовали массовое убийство в газете «Новый век», а отставной полковник Сухой перелистывал старые подшивки в поисках фотографа с двумя "Е", Таньга и Макар томились от бездействия в салоне «Форда».
— Как думаешь, Таньга", — спросил полусонного азиата Макар, — найдет Шлемофон фотографа?
Напарник молча кивнул.
— Значит, снова мочить! — с усталостью в голосе произнес Лигачев.
Приятель Макара пожал широкими плечами.
— Не все ли равно, — удивленно пробурчал азиат, — или резать, или мочить!
Лигачев неприязненно скосил глаза на собеседника.
— А-зия! — процедил сквозь зубы Макар. — Темный ты человек, Таньга!
Напарник приоткрыл глаза.
— Это почему? — спросил он. — Ты это говорить из-за цвета моего лица?
Лигачев энергично покачал головой и сплюнул через открытое окошко.
— Мудак ты, Таньга, — бросил он, — не в лице дело!
— А в чем?
— В душе, браток!
Узкоглазый ухмыльнулся.
— Душа — потемки!
Макар укоризненно покачал головой и смерил азиата презрительным взглядом.
— Вот я и говорю, Таньга, — отрезал мужчина, — что ты темный человек! Люди о чем-то думают, беспокоятся, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь, как чурбан бесчувственный!
Узбек усмехнулся, оскалив свои желтые зубы.
— Это оттого, Макароныч, — промолвил он, — что у меня на душе спокойно и хорошо, а тебя, совестливого, черти стали трахать во все дыры!
— При чем здесь совесть! — возразил Лигачев. — Ведь тебе что друга, что брата порешить — один хрен.
А на душе у тебя спокойно оттого, что ты с утречка травки накурился!
Таньга замолчал, собираясь с мыслями.
— Твоя правда, Лигачев, — признался азиат, — если нужно, всех зарежу — работа такая!
— Херовая работа!
— К другой не приучен…
Макар хотел что-то сказать, но не стал распыляться перед напарником-наркоманом.
На душе было прескверно, особенно когда он вспомнил молоденького компьютерщика и своего сына, которого не видел больше года.
— Вот именно, — проворчал Макар, — только на зеркало нечего пенять, коли рожей не вышел!
Таньга понимающе посмотрел на приятеля.
— Ты, Макар, не оттого бесишься, — подвел итог Таньга.
— А отчего?
— Не похмелился после вчерашней попойки, вот и скверно тебе.
Азиат кивнул на бардачок в салоне.
— Хочешь? У меня есть косячок!
Лигачев, скривив губы, нетерпеливо отмахнулся от предложения.
— Да пошел ты со своей травкой, — сказал он. — Вот кабы водовки стакан!
— Помрешь ты, Макар, из-за своей водки, — убежденно заявил наркоман приятелю, — клянусь мамой, ласты склеишь!
— Да, пошел ты, праведник херов, — отмахнулся Макар. — Я быстрей отдам коньки, если сейчас не похмелюсь!
Таньга и бровью не повел, однако заметил напарнику.
— Хозяин запретил сегодня пить!
Макар резко оторвался от сиденья.
— А пошел он… — взорвался бугай, — я сам себе начальник! Я двадцать с лишним лет по струнке ходил! Так хоть напоследок расслаблюсь!
— Хозяин — барин! — бросил приятель. — Плохо кончишь, Макар!
* * *
Казимир Владиславович начинал терять самообладание и терпение: он уже пролистывал последнюю, четвертую толстую кипу газет, но то, что искал, не находил. Правда, ему несколько раз встретились фотографии, где стояли инициалы «Е. Е.», но этого было мало — ему нужно было полное имя и фамилия фотографа.
К Сухому подошла библиотекарь, молоденькая худенькая девушка и, положив на стол еще одну, но весьма тонкую подшивку газеты «Новый век», виновато произнесла тихим бархатистым голоском:
— Это последнее, что осталось.
Старик снял запотевшие очки и недовольно уставился на библиотекаршу, которая сразу же съежилась под колючим и пронзительным взглядом странного любителя старых подшивок.
— Что это?
Девушка вздохнула.
— Это — подшивка самых ранних спецвыпусков еженедельника «Новый век», — пояснила молоденькая практикантка. — Возможно, здесь вы найдете интересующий вас материал.
— Спасибо!
Казимир Владиславович взял тонкую, отдающую плесенью бумажную стопку и с обреченностью начал перелистывать пожелтевшие страницы.
— Что-нибудь еще? — поинтересовалась миловидная девушка.
Шлема отрицательно мотнул головой, не поднимая покрасневших глаз.
— Нет, нет…
Страницы подшивки медленно переворачивались, мелькали фотографии, и перед глазами рябило от статей. Сухой перевернул очередную страницу и вдруг встряхнул свинцовой головой: ему показалось, что он заметил нечто похожее на два "Е". Одним рывком отставник вернул на прежнее место газетный лист и впился в фотографию топ-моделей, запечатленных на подиуме.
Дыхание старика остановилось, но через несколько секунд его сердце учащенно забилось в рваном ритме.
Шлема смотрел на имя и фамилию, напечатанные под фотографией, и боялся пошелохнуться, чтобы не спугнуть увиденное.
— Е-ка-терина Ер-шова, — медленно прочитал он.