Ну, за что, за что же опять, чем я провинилась, что сделала не так? Почему он снова ушел, ушел, не сказав ни слова, кроме этой дурацкой эсэмэски? За что? Я ненавижу, когда Алекс так делает, я боюсь этих моментов, хотя постоянно жду их и всегда четко знаю, что так будет. Но привыкнуть – не могу. Нельзя привыкнуть, просто невозможно, потому что всякий раз это так же больно, как и в первый. Хотя… больнее того, первого, раза никогда не будет. В тот день он убил меня. Убил жестоко и цинично, растоптал душу и сердце и оставил лежать на скамье в большом парке. Сколько я так пролежала – не помню, видимо, долго, потому что очнулась от жуткого холода и оттого, что мое голубое летнее платье насквозь промокло под проливным дождем. Вокруг была вода, но мне казалось, что это не дождь, а мои слезы, разве что не окрашенные кровью, хотя внутри все сочится ею. Нужно вставать, идти куда-то, как-то жить дальше – но сил не было. И желания тоже – зачем? Зачем – когда его нет больше? Я осталась совершенно одна в чужой стране, молодая, почти ребенок, – мне некуда и не к кому идти. Но и лежать тут, на каменной скамье большого старого парка, тоже невозможно – а потому я встала и побрела куда-то не разбирая дороги.
И вот вчера… вчера он опять сделал нечто подобное. Хотя на этот раз я думаю, что все закончилось. На этот раз – точно все… за что, зачем ты сделал это, Алекс?..
…Голос мужа, полный раздражения и досады, выдергивает меня из раздумий. А, ну да – посуда в раковине… мне не до этого сейчас, неужели ты не в состоянии понять? Какая посуда, когда… а, к черту – все равно не поймет и будет весь вечер нудить. В нем все хорошо – он добрый, отзывчивый, очень мягкий, заботливый, – но вот это его постоянное, ставшее уже привычным за восемь лет занудство просто сводит меня с ума. Я не понимаю – неужели три тарелки в раковине могут являться таким уж раздражающим фактором? Ну, вымою я их, если так – но зачем создавать из этого такую проблему?
– Рита, ты меня вообще слышишь?
– Слышу, не нужно кричать. Я поняла, сейчас все сделаю.
Я с трудом сползаю с дивана – буквально сползаю и стою какое-то время на четвереньках, словно соображая, что делать дальше. Не дождавшийся меня в кухне Рома входит в большую комнату, служащую нам одновременно гостиной и кабинетом, удивленно смотрит на меня:
– Ты что? Болит что-нибудь?
Болит, хочется рявкнуть мне, так болит, что дышать нечем, не говоря уж о твоей чертовой посуде, но я сдерживаюсь. Все разговоры об Алексе в нашей семье приводят к одному – Рома напивается вечером и срывает на мне зло с помощью тумаков. Но даже этого он не может сделать по-мужски, а просто смешно машет кулаками, наскакивает на меня, как петух на курицу, пытается ущипнуть или схватить за волосы. Назавтра полдня спит, а когда встает, ходит с видом побитой дворняжки, виновато опустив глаза, и бормочет извинения. И это – мужчина? После Алекса… ой, нет, не буду – не могу, больно…
Москва, начало двухтысячных
Число клиентов «Дружбы» ощутимо росло. Примерно треть всех компаний, занимавшихся строительством торговых комплексов и бизнес-центров, хоть раз да обращались ко мне. Мне приходилось много ездить по стране, организовывать открытия новых объектов, придумывать им броские названия, устраивать акции и презентации, а то и организовывать концерты с участием звезд эстрады, которые собирали на площадках половину населения городов, куда приезжали. Открытие огромных магазинов, да еще с многозальными кинотеатрами, совсем как в Европе, вызывало ажиотаж среди местных жителей, а потому банальная акция неизменно превращалась в общегородской праздник. Я возвращалась домой усталая, измотанная, с потрепанными нервами, но зато мой банковский счет неизменно пополнялся весьма ощутимыми суммами. Это с каждым днем приближало меня к заветной цели – дому в Испании, где-нибудь на побережье. Разумеется, часть денег приходилось тратить на себя – ведь при моем образе жизни и круге общения нужно было выглядеть подобающим образом. Та же дамская сумка не могла быть какой угодно – она должна была быть статусной , чтобы соответствовать — как и все остальное. Словом, постепенно я превратилась в этакую бизнес-леди – холеную, ухоженную и дорогую. Рома не замечал этого – да он вообще мало что замечал, его больше интересовала собственная работа и то, готов ли дома ужин и насколько свежими оказались продукты. Мы наняли домработницу – поскольку у меня просто не оставалось времени следить за хозяйством и заниматься уборкой, готовкой и стиркой.
«Дружба» потихоньку процветала вместе со своими клиентами, а я уже могла с гордостью говорить и о некой социальной роли своего бизнеса. Иногда чиновники вместо банальной взятки выдвигали условие строительства социально значимых объектов или предлагали спонсорство спортивных или культурных мероприятий. Так в мою жизнь вошли бальные танцы.
Строился очередной торгово-развлекательный комплекс, и под снос попало небольшое здание, в котором базировался танцевально-спортивный клуб «Фокстрот». Разумеется, решение о сносе было принято не без моего участия, но кто ж мог предположить, что родители занимающихся там детей устроят целую акцию протеста с плакатами, письмами в префектуру и мэрию, с «живой изгородью» из собственных детей перед бульдозерами…
Мне пришлось немало потрудиться, чтобы замять конфликт, а человек из мэрии предложил мне простой, но устраивающий всех вариант – взять этот клуб на баланс фирмы и стать его спонсором. Я вынуждена была согласиться, но впоследствии была признательна этому человеку за подсказку, так как именно благодаря клубу в моей жизни появилась Мэри. Мэри – это Мэри. Моя рыжая Мэри, без которой я не мыслю своего существования точно так же, как и без Алекса.
Мэри… Отдельный разговор. Вызывающе нахальная сучка с прищуренным взглядом голубых глаз из-под челки, с неизменной сигаретой в пальцах. Это один из ее образов, тот, который она демонстрирует окружающим. Есть еще моя Мэри – спокойная, тихая, с детским взглядом, устремленным на меня. Мэри, доверчиво жмущаяся ко мне, совершенно беззащитная и беспомощная. Но такой ее знаю только я. Остальным достается стерва…
Так и вижу: огромное окно отеля, широкий низкий подоконник – и она в черной ночной рубашке на фоне мерцающего огнями города. Курит, периодически отхлебывает из стакана коньяк и плачет. Я лежу на кровати, смотрю на нее и плачу вместе с ней, но не вслух, а в себе, потому что Мэри бесится, когда видит мои слезы… Бесится, топает ногами и шипит. В такие минуты мне кажется, что, будь у нее жало, я непременно получила бы порцию яда. Я понимаю – она беспокоится за меня, хочет уберечь от неприятностей. Но не могу понять другого – как же Мэри не видит, насколько мы с ней похожи? Внутри одинаковые, и способность влипать куда-то у нас совершенно идентичная. Уж Мэри ли этого не знать…
Вот она опять затягивается сигаретой, прихлебывая коньяк, потом поворачивает ко мне заплаканное лицо и спрашивает так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу:
– Знаешь, что я видела во сне?
Знаю. Она всегда видит то же, что и я, когда мы вместе. Алекса. У нас даже кошмар общий. Призрак Алекса.
…Отвлеклась. Так вот, о «Фокстроте». Я решила проблему с помещением, уговорив владельца строящегося торгового центра выделить довольно большую площадь и уложить там паркет. Обрисовала сказочную перспективу привлекать взрослых танцоров к различным акциям, устраивать небольшие турниры и танцевальные вечера – словом, уговорила пустить ставший по нашей вине «бездомным» коллектив под свою крышу. Деньги пришлось выделять мне из своих активов, но это были смехотворные суммы, так что все шло отлично.