– Вот представь. Ты – Неудачина.
– Ничего себе…
– Вот ты входишь в квартиру. На тебе – куртка, берет, шарф, перчатки. Ты, разумеется, обута. На дворе – зима. Твои действия? С чего ты начнешь раздеваться, разуваться…
– Понятно. Я захожу, кладу пакет, если он, конечно, есть, вместе с сумкой на полку или на стул, не знаю, что там еще в передней. Снимаю перчатки, берет… или сначала берет, потом перчатки… нет, все же сначала перчатки, а потом уже берет, затем снимаю сапоги, расстегиваю куртку…
– Дело в том, что она была в перчатках. Без сапог, но в берете, куртке и, главное, повторяю, в перчатках. Почему она не сняла перчатки?
– Знаете, а ведь это очень сложный вопрос, – неожиданно сказала Дина. – Это на первый взгляд может показаться, что перчатки на трупе – мелочь. На самом деле все не случайно… Обещаю вам, что подумаю об этом хорошенько. А когда придумаю – позвоню.
Она говорила об этом настолько серьезно, что Аникеев в который раз был удивлен, потрясен этой необычной девушкой. И она с такими мозгами – в прислугах? Не может быть!
Он вежливо поблагодарил молодых людей за помощь, взяв с них слово без его ведома никуда не отлучаться. Больше того, они решили, что для пользы дела им полезно побывать на похоронах Алевтины, понаблюдать за мужчинами, которые придут попрощаться с молодой женщиной, возможно, со своей любовницей.
Расставшись с Чагиным и его интересной спутницей, Аникеев в прекрасном расположении духа позвонил домой, жене Наде. Номер не отвечал. Борис вдруг подумал о том, как же он все-таки зависит от своей жены, от женщины, к которой успел так привязаться и которую любит, оказывается, больше жизни. Она не отвечает на звонок, а он уже и места себе не находит… Он заказал грибную лапшу и отбивную и перезвонил Наде через четверть часа. На этот раз она отозвалась. Но голос у нее был какой-то тихий, слабый. Она сказала, что была в поликлинике, на приеме у врача-гинеколога. «Знаешь, милый, кажется, мне не придется долго заниматься танцами… У нас будет ребенок…» И замерла, затихла, словно в ожидании приговора. Аникеев и сам онемел, его горло окаменело, стало трудно дышать. Огромное теплое счастье потоком хлынуло в грудь, а глаза увлажнились.
– Надя? Ты слышишь меня?.. – прошептал он в трубку, пряча от посетителей гостиничного ресторана свои счастливые глаза. – Надя… Ты не представляешь себе, как я рад!..
В трубке вздохнули с облегчением.
– Я люблю тебя, слышишь? – еще тише проговорил Аникеев в трубку, стыдясь своих слов, словно здесь, в ресторане, он не должен вообще говорить о своей жене, о своем счастье, о своей любви.
– Я тоже… Пойду на рынок, куплю яблок… – уже более спокойным тоном сказала Надя. – А как у тебя дела? Продвигаются?
– Отлично. Думаю, через пару дней я вернусь…
Он и сам не знал, откуда в нем такая уверенность.
– Знаешь, у меня отличные помощники…
А через два часа он уже встретился в кафе «Ирландский клуб» с человеком по фамилии Сторожев. По оперативным сведениям, полученным им от своих саратовских коллег, Сторожев Михаил Сергеевич был близким другом Неудачиной. Аникееву в тот день явно везло – любовник Неудачиной легко пошел на контакт, рассказал про свою подружку все, что мог. Во всяком случае, Борис узнал о жертве не так уж и мало. Со слов Сторожева, Алевтина была девушкой не простой, обидчивой, вспыльчивой и одновременно – скрытной. Терпеть не могла свою хозяйку, Людмилу, у которой проработала несколько лет продавцом кожаных курток и от которой у нее так и не хватило духу уйти из страха остаться совсем без работы. Алевтина была терпеливой, работящей, экономной, в еде предпочитала макароны… Сторожев, рассказывая о своей погибшей возлюбленной, говорил быстро, высказывал все, что приходило на ум, словно опережая вопросы следователя и искренне веря, что его откровенность и исчерпывающий рассказ о Неудачиной могут помочь следствию, даже при упоминании о кулинарных предпочтениях вроде макарон с подливой. Одевалась просто, очень любила красный цвет, но считала его цветом праздника, торжественности. Мечтала скопить денег и открыть свою торговую точку, чтобы не зависеть от хозяйки и самой распоряжаться своей жизнью.
– Знаете, она спала и видела, как вместо нее за прилавком стоит нанятая ею продавщица… Думаю, что об этом мечтают все девушки, мерзнущие в валенках на морозе, продавая чужой товар, – пожал плечами погрустневший Сторожев.
– Она выпивала?
– Не так чтобы очень, но успела немного пристраститься, там же, на рынке, где все потихоньку попивают, сначала чтобы не замерзнуть, а потом – для настроения. Я знаю многих девушек, которые начали с пива, а потом от водки докатились до лечебницы.
– Как вы полагаете, зачем она поехала в Москву?
– Сначала я думал, что она отправилась туда вместе с Людмилой за товаром. Понимаете, ее хозяйка – женщина немного примитивная, хотя и хваткая, грубая и хитрая. Ей бы с ее неплохим начальным капиталом (а она продала две небольшие квартиры, доставшиеся ей по наследству после родственников) закупать товар непосредственно в Турции, в Стамбуле, как это делали ее подружки с рынка, а она – нет, боялась перелетов и ограбления, и все в таком духе. Словом, недотягивала она до Турции, а потому либо перекупала товар у своих же, говорю, подруг, которые привозили ей куртки и плащи с дубленками из Стамбула, либо ездила в Москву. И то считала это настоящим подвигом. Она, на мой взгляд, тяжела на подъем. И ей, конечно же, повезло с Алей. Та хоть и не любила Людмилу, но никогда ни в чем ее не подводила, терпела от нее хамство и грубость, все надеялась, что та подбросит ей премию или что-нибудь в этом роде. К тому же Аля редко когда накручивала на товар, старалась продать его поскорее, чтобы сделать оборот, а для Людмилы это было выгодно.
– Вы не знаете, она сумела что-нибудь скопить, работая на свою хозяйку?
– Думаю, да. Она ничего не покупала, я знал, что она время от времени ездит в банк, и в эти дни Аля была особенно довольна собой… Думаю, что она каждую копейку, каждый заработанный ею доллар помещала на свой счет в банке. Но мы с ней об этом, понятное дело, не говорили.
– Вы ничего не слышали о квартире, в которой останавливалась Людмила, ее хозяйка, когда ездила в Москву?
– Кажется, они из экономии старались уложиться в один день, без ночевки, но я припоминаю, что где-то рядом с вокзалом есть какие-то старые вагоны, которые сдают приезжим торгашам… Во всяком случае, Аля мне никогда ничего об этом не рассказывала. Да и не интересно мне это было…
Аникеев представил себе характер их отношений: ночные свидания под водочку и салатик в квартире Неудачиной, грубый, ни к чему не обязывающий секс, похмелье с рассолом и сигаретами натощак… и ему вдруг стало так тошно при одной мысли, что люди не умеют жить нормально, в любви, испытывая друг к другу нежные и чистые чувства, что ему захотелось домой, к Наде. К беременной Наде! У него при мысли об этом сердце заколотилось в радостном предчувствии встречи. Поскорее бы все закончилось!