* * *
В машине они оба курили – салон сделался похожим на тесную курительную комнату. Варнава заметно успокоился. Все-таки Изольда – моя тетка, и рядом с ней навряд ли ему грозит опасность.
Вот только я тяжело переживала такое глубокое вторжение Изольды в мою личную жизнь. Когда Варнава позвал меня в «Ротонду», я, честно признаться, меньше всего думала о грозящей мне опасности или о том, что произошло на кладбище. Свои мозги я оставила в том самом купе, в котором впервые встретила Варнаву, оставила где-нибудь на полке, как зонт. Иначе как объяснить то легкомыслие, которое сопровождало меня все последующие дни? Я сильно изменилась, процесс превращения меня из ироничной, самоуверенной и даже во многом циничной прожигательницы жизни в душевнобольную, слабую во всех отношениях особу с подорванной психикой находился на самом пике, когда пуля, явно посланная в голову Варнавы, впилась мне в плечо. Конечно, это был знак отрезвления и предупреждения. Ан нет, уже через пару часов я, позабыв о боли в плече и об обещании не творить глупостей, данном мною Изольде, помчалась к Варнаве домой…
Вот и тогда, в машине, когда мы возвращались к Изольде домой с трофеем – красавцем Варнавой, я готова была кусать себе локти от досады. Куда приятнее было бы привезти его домой К СЕБЕ, поухаживать за ним, перевязать плечо, а потом уложить его, несчастного, все потерявшего, к себе в постель. А вместо этого мне приходится делить общество Варнавы с Изольдой! Ведь это именно она настояла на том, чтобы мы поехали к ней, а не ко мне, как договаривались прежде…
Так оно и вышло: тетка полностью окружила его своим вниманием, словно меня вообще не существовало. Горячий ужин, хороший коньяк, сигареты, обмен информацией хрипловатыми от табака и полушепота голосами (они выглядели как сообщники!) и нервирующее меня постоянное употребление режущих ухо словечек вроде «регистрационная палата», «генеральная доверенность», «недвижимость», «риэлтерская фирма»… Как будто самым важным из последних событий в жизни господина Мещанинова являлся факт его банкротства, а не то, что его чуть было не убили на кладбище.
Иногда и мне позволяли высказать свое мнение, но ничего, кроме ставшей навязчивой идеей фразы «во всем виновата Пунш», я все равно не произносила. Не хотела даже вступать в спор. Да и чем я могла аргументировать свое убеждение, если оно строилось в основном на ревности и интуиции? Мне почему-то казалось, что и Изольда должна была связать мошенническую деятельность Блюмера с Пунш, ведь такое стечение обстоятельств не могло не вызвать недоумения у нормального человека: в Варнаву стреляли в тот же самый день, когда в его квартиру въехали незнакомые люди. И именно в этот же день он узнал, что по генеральной доверенности, которую он якобы дал какому-то Льву Борисовичу Блюмеру, вся его недвижимость продана. А где же деньги? И что это за чертовщина такая?
На кухне, когда я жарила мясо, а Изольда заглянула ко мне, чтобы показать, где у нее хранятся специи (как будто я не знала!), она вдруг сказала:
– Ну нельзя же так, птичка. Ты же просто ревнуешь и поэтому все сваливаешь на эту девицу. Держи себя в руках – мужчины не любят ревнивых женщин. Ревность – это одна из составных собственничества, а какому мужчине понравится быть чьей-то вещью? Я, кстати, тоже разговаривала с ним об этой самой Пунш и поняла, что девица была не промах, везде успевала…
– В смысле? – Я покраснела из-за стыда за свою бестолковость: что-то я никого не понимала в последнее время. А мысли упорно сходились к одному: если везде успевала, значит, кроме Варнавы, у нее были еще мужчины? Что, что имеет в виду Изольда? И как ее правильно понять, чтобы не показаться слишком уж сексуально озабоченной?
– Он же рассказывал тебе про цыгана, который приносил ей деньги. А разве в наше время, да и когда бы то ни было, за просто так кто-нибудь давал деньги? Причем валюту?
– Думаю, что нет. И вообще я больше не хочу о ней слышать…
– Переверни, а то подгорит. Ты чего такая грустная? Убавь огонь и пойдем, поможешь мне сделать перевязку. Мазь у меня есть, бинты – тоже. Если не боишься, конечно.
Я горько улыбнулась – Изольда вся светилась счастьем. Неужели эта радость была вызвана тем, что я послушалась ее и сделала все так, как тетка просила, то есть подчинилась ей, тем самым избавив от хлопот и бессонной ночи? Или ей так понравился Варнава? Но ведь он годится ей в сыновья.
Когда я вернулась в комнату, где оставляла их вдвоем беседовать, Варнава сидел уже без рубашки. Большой ком окровавленных бинтов лежал на полу, а на столе были разложены инструменты (ножницы, пинцет, лопаточка для мази), пузырьки с лекарствами и несколько пачек бинтов, марля, бутылка со спиртом.
Рана на груди, на выбритом участке кожи, еще кровоточила, и из нее торчал почерневший тампон.
Я часто задышала, чтобы не свалиться в обморок. Изольда тем временем занялась промыванием раны.
– Варнава, – проговорила я, чтобы отвлечь его от перевязки, – хочешь, я покажу тебе кое-что?..
– Покажи. – Он зашипел, выпуская воздух через зубы, до того ему было больно. – Давай-давай, показывай, чего там у тебя…
Он обращался ко мне, как к ребенку, словно это и не со мной занимался любовью не так уж давно.
Улыбка, хотя и нервная, не сходила с его лица, когда моя тетка-садистка вынимала ватный тампон из раны, обрабатывала ее перекисью, засовывая чуть ли не полпинцета, обмотанного марлей, в отверстие и плеская туда жидкость, которая сразу начинала пузыриться. Только посеревшее лицо и выдавало его страдания, да еще выступивший на лбу пот.
При виде снимка с мертвой молодой женщиной в желтом платье, лежащей на фоне гранитных ступеней, Варнава потерял сознание.
– Может, оно и к лучшему, – заметила невозмутимая Изольда, заканчивая перевязку. – Так он хотя бы ничего не почувствует. Ты посиди с ним, а я принесу сейчас все для укола. Уже утром он будет как огурчик.
– Тебе не в прокуратуре работать, а в морге – трупы кромсать, – прошипела я, поражаясь хладнокровию и бесчувственности тетки.
– Он мужчина и должен уметь терпеть боль.
– Да неужели ты так ничего и не поняла? – вскричала я. – Ведь он потерял сознание не от боли, как думаешь ты, а от снимка! Он узнал ее, это она!
– Кто?
– Елена Пунш! У него в шкафу висело точно такое же платье, понимаешь? Я его видела! – И тут, вспомнив, что оно находится сейчас здесь, в теткиной квартире, висит, сложенное, в пакете на вешалке, кинулась в прихожую.
– Валя, да успокойся ты! – крикнула мне вслед Изольда. – Ты ведешь себя слишком возбужденно. Подумаешь, платье…
Она меня не понимала. И тогда, запершись в ванной комнате, я надела это платье и вышла в нем. Забрав свои волосы в высокий конский хвост и взгромоздившись на каблуки теткиных выходных туфель, я, мазнув по губам оранжевой помадой, появилась в дверях, словно призрак убитой.
– Ну как? – спросила я.
Изольда, повернув голову и увидев меня, зажмурилась. Встала, выпрямившись во весь рост, и, с трудом придя в себя, закачала головой: