Марина положила трубку и задумалась. Половину дела она сделала: в том, что трусоватый Иван не дернется и искать правды в разных государственных учреждениях не станет, она не сомневалась. Осталось найти хорошего грамотного архитектора, который воплотит ее мечты в наброски и проекты, отыскать поставщиков качественных материалов… «Господи, сколько всего…» Она обхватила руками голову и застонала, прекрасно понимая, что в одиночку ей ни за что не справиться с этим проектом. Как же не хватало сейчас мужа, ее погибшего заместителя Сереги Розана… Они-то помогли бы как никто, дали бы нужные советы, поддержали… Но что толку страдать о том, чего уже никогда не будет? Нужно отрывать зад от кресла и начинать делать.
Марина решила немного развеяться, наскоро оделась и вышла во двор, где катались на санках Хохол и Егорка. Щеки мальчика раскраснелись на легком морозце, он хохотал, нарочно падая с санок в снег, а Женька возвращал его на место, и через минуту все повторялось снова.
– Весело у вас! – с завистью проговорила Коваль, глядя на них с легкой улыбкой.
– Иди к нам, котенок! – позвал Хохол, довольный тем, что Марина все-таки вышла на улицу.
– И что, ты меня тоже прокатишь? – с сомнением спросила она, приближаясь к ним.
– Кот! – заорал Женька, оглянувшись в сторону сторожки. – Возьми пацана на пять минут!
Костя, на ходу набрасывая на плечи спортивную куртку, прибежал к ним и подхватил Егора на руки:
– Пойдем, я тебе порулить дам! – И утащил мальчика в гараж.
Хохол проводил их взглядом и повернулся к Марине:
– Ну садись, что ли?
Он катал ее по двору до тех пор, пока санки, наткнувшись на ледяной ком, не перевернулись и Марина не упала в сугроб. Хохол прыгнул следом, наваливаясь на нее и целуя в холодные щеки и губы:
– Котенок… красавица моя, как же я тебя люблю!
– И я тебя, Женька… Спасибо тебе за терпение. – Она смотрела в его серые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и видела, как ему приятно то, что она сейчас говорит.
– Котенок, разве же я тебя терплю? Я люблю тебя такой, какая ты есть. – Он убрал выбившиеся из-под шапочки волосы, снова поцеловал. – Маришка, не пугай меня больше, я тебя прошу.
– Я сама не понимаю, что произошло, – тихо призналась Коваль. – Мне вдруг стало так паршиво, словно Ветка заглянула мне в душу и нашла там что-то такое, что я старательно прятала от всех. А с Егоркой… я не прощу себе этого никогда, я ребенка чуть от себя не оттолкнула, зарывшись в свои проблемы. И ты во всем прав был, Женька, мне даже страшно иногда оттого, что ты бываешь настолько прав.
– Я немножко больше пожил и чуть-чуть больше видел в жизни, особенно всякого дерьма. И мне очень хочется, чтобы ты этого не знала или знала как можно меньше. Хватит валяться, замерзнешь. – Он помог ей подняться и заботливо отряхнул снег с комбинезона. – Пойдем водителя своего забирать – сейчас реву будет… Кот, поганец, приучил его в «Хаммере» руль крутить, теперь не оттащить.
Егорка действительно восседал за рулем джипа, сосредоточенно крутя его в разные стороны и издавая какие-то звуки.
– Маму прокатишь? – поинтересовалась Марина, открывая дверку и садясь на пассажирское место, и Егорка, улыбнувшись во весь рот, согласно кивнул. – Ну заводи, поехали.
Ей пришлось просидеть в джипе минут двадцать, пока удалось, наконец, уговорить сына пойти домой. Марина вытащила его из-за руля и понесла, прижав к себе.
– Давай, я, – предложил Женька, но Егор, на удивление, отказался и отвернулся от протянутых к нему рук. – Ого! – вздернул брови Хохол. – Маме тяжело, между прочим!
– Не тяжело, – улыбнулась она, пошлепав Егорку по попе. – Это же мой котенок. Да? – И они с сыном потерлись носами, в самом деле как кошки. – Видишь? Я же говорю – котенок мой.
После обеда Марина с Егоркой прилегли в спальне, она тихонько рассказывала ему на ухо сказку до тех пор, пока он не задремал, посапывая носиком. Тогда Коваль осторожно выбралась из-под одеяла и вышла из спальни, спустившись в каминную к кайфовавшему в кресле с сигаретой и банкой пива Хохлу.
– Опять? – возмутилась она, отбирая у него жестянку. – День Сурка – вхожу в комнату, а там ты с банкой пива!
Хохол засмеялся, привлекая ее к себе и усаживая на подлокотник кресла.
– Не могу отвыкнуть, из стакана не тот вкус, сама попробуй.
– Я не пью пиво.
– А почему, кстати?
– Не знаю. Возможно, потому, что хорошо помню, как мать с утра за пивком бегала, чтобы здоровье поправить. А возможно, потому, что любовники сразу к дорогим напиткам приучили. – Марина улыбнулась, чмокнув Хохла в щеку. – Разозлился?
– А должен?
– Ну-у-у… хотелось бы… – промурлыкала она, чуть сжав зубами мочку его уха. – Ты разозлился бы… сгреб бы меня в охапку… отнес к себе…
– Говори… – Хохол закрыл глаза, прислушиваясь к постепенно захватывавшему его возбуждению.
– Ты содрал бы с меня халат… а под ним, сам знаешь…
– Все, хватит, идем ко мне! – не вынес Женька, подхватывая ее на руки и унося в свою комнату, где бывал теперь редко, только переодевался. Он сделал все именно так, как Коваль ему рассказала, не упустил ничего, основательно замучив ее и оставив на теле пару синяков. Заметив, наконец, что она устала, Хохол выпустил ее тело из своих ручищ, бережно укрыл одеялом и прошептал на ухо:
– Котенок мой… ты самая лучшая…
– Принеси попить, во рту пересохло, – тоже шепотом попросила Марина.
Женька принес минералку, поднес стакан к ее губам, и Коваль жадно выпила воды, немного отдающей лимоном. Хохол смотрел с нежностью, это было так странно и трогательно, ему удивительно шло это выражение лица. В такие моменты никто и не подумал бы, что почти половину жизни этот человек провел за решеткой.
– Жень… полежи со мной, пока Егорище не проснулся, – попросила Марина, сворачиваясь в клубок.
– Конечно, родная, я ведь знаю, как ты любишь так полежать. – Он устроился рядом, обняв ее и дыша в шею. – Поспи, пока есть время, а я на тебя посмотрю, на мою красавицу… Знаешь, я помню, как впервые тебя увидел. Я еще тогда подумал – а грудь у этой ляльки настоящая или нет?
– Ну хорошо, хоть не врешь, – сонно заметила она, прижимая к груди его руку с синей вязью татуировки. – А то начал бы – мол, глаза твои увидел… Все так говорят. А ты по-честному – сиськи, мол, и все тут.
– А чего? Так и было, – целуя ее в ухо, отозвался Женька. – Мне тогда так захотелось к тебе прикоснуться, раздеть тебя, зацеловать до синяков… вот как сейчас… А ты была недоступная, чужая. Потом стала чужая жена, и снова нельзя… а потом приехала… и я тебя получил, ты сама мне отдалась, я и не надеялся, даже не мечтал, понимал, что не допрыгну. Котенок, я люблю тебя больше всего на свете, нет ничего дороже тебя.