Ветка внимательно посмотрела на нее, снова погладила пальцами по щеке, осторожно провела по носу, словно проверяя, как он сросся после операции, потом улыбнулась и сказала таким будничным тоном, будто речь шла не о замужестве, а о выборе комнатных тапочек:
– Ну тогда все в порядке, будем жениться. Мне бы теперь только на ноги встать поскорее, я устала все время только сидя и лежа. Меня ж Гришка на руках на улицу выносит…
«Что-то раньше слабо я представляла себе Гришу Беса, несущего на руках по аллейке мою подругу, но, думаю, если напрячь воображение…»
Появился Бармалей с подносом, налил Марине в стакан текилу, подвинул тарелку с лимоном и оливками, поставил пепельницу, а Ветке подал сок в фужере, и она сморщилась:
– Опять? Я уже не могу эту дрянь пить!
– Виола Викторовна, это к Бесу, – буркнул Бармалей. – Мое дело маленькое: сказали – принес, а вы уж сами решайте, что с этим делать.
Ветка покачала головой и, зажмурив глаза, выпила содержимое фужера залпом, передернувшись.
– Жуткий вкус – морковь, яблоко и сельдерей, представляешь?
Коваль пожала плечами – ее любимая японская кухня содержала множество блюд из сельдерея, в том числе и напитки, так что Марина относилась к нему абсолютно спокойно.
– Ветуль, зато полезно.
– Ну да! – фыркнула она, ставя фужер на столик. – Особенно когда сама текилу пьешь!
Марина рассмеялась, отставив свой стакан и кинув в рот оливку.
– Ветка, тебе хорошо с ним? – поинтересовалась Коваль через паузу, глядя на необычно тихую и спокойную подругу.
На ее похудевшем личике появилась мечтательная улыбка, голубые глаза блеснули, но ответа не последовало. Это было странно – Ветка всегда делилась с Мариной всем, что происходило в ее жизни. Спрашивать дальше Коваль не стала – пусть молчит, если ей так удобнее. Главное, чтобы ей было хорошо, Марина на самом деле искренне желала ей счастья.
– Как Женька? – спросила вдруг Ветка, заставив подругу нахмуриться. – Опять поругались?
– Так, влегкую… – вяло отозвалась та, беря сигарету.
– Все никак не угомонится, бедняжка? Так и хочет заставить тебя ходить по одной плашке и не смотреть налево и направо?
Марина промолчала, пуская дым колечками, и Ветка понимающе улыбнулась, похлопав ее по руке:
– Не переживай, все наладится.
– Я не переживаю, ты ведь знаешь.
– Это неправда. Не может быть, чтобы ты не переживала совсем. Вот скажи – если бы ты вдруг застала Женьку с другой, что было бы?
– А то я не заставала его с тобой! – фыркнула Коваль, потянувшись к пепельнице. – Мало того – я сама же и укладывала вас в одну постель, не помнишь?
– Это другое! – заспорила она. – Я – почти член семьи, ты никогда не ревновала ко мне!
– Я вообще ни к кому не ревновала, если ты подзабыла. Я достаточно ценю себя и знаю, что могу, а потому и не ревную. Как думаешь, согласился бы Женечка поменять меня на тебя, скажем? Так я отвечу тебе – ни за что. Да, переспать с тобой он не отказался, да и какой мужик откажется от дармового секса? Но остаться с тобой – вряд ли.
– Можно подумать, я горела желанием отбить у тебя твое домашнее животное! – захохотала Веточка, сморщившись от боли в животе. – Ох, не смеши меня!
Коваль тоже расхохоталась вместе с ней, представив морду Хохла, когда она расскажет ему о подобном варианте развития событий.
Марина не предвидела другого… Того, что, вернувшись домой далеко за полночь, обнаружит в каминной дивную картину – на коленях у Хохла извивается полуголая пьяная горничная Катя, а он сам сжимает ручищей ее маленькую грудь, а в другой держит сигарету, то и дело затягиваясь. Когда Коваль возникла на пороге, Катя взвизгнула и рванула мимо нее к входной двери, подхватив свои тряпки, а Хохол вызывающе смотрел на Марину, даже не пошевелившись, не сделав ни единого движения. Она пожала плечами и абсолютно спокойно пошла наверх, хотя в душе все перевернулось. Она не знала, как называется это чувство, но было ощущение, что внутри все умерло, сгорело, разбилось…
Марина легла на кровать не раздеваясь, заперев предварительно дверь на ключ. Хохол ломился, пытаясь открыть, но тяжелая дверь из массива дуба не поддалась. Коваль пролежала всю ночь, уставившись в потолок, и все думала, думала… К утру ей начало казаться, что она сходит с ума, что еще немного – и все, психика не выдержит такой атаки. Приняв душ, Марина почувствовала себя значительно лучше, села к зеркалу, накрасилась, чтобы скрыть следы бессонной ночи, вставила голубые линзы, сделала высокую прическу, закрепив ее шпильками, сменила махровый халат на кожаные брюки и облегающую водолазку и пошла вниз, полная решимости и собранная, как никогда раньше.
– Доброе утро, Марина Викторовна! – улыбнулась, наливая кофе, Даша. – Хорошо выглядите!
– Спасибо, родная. У меня к тебе просьба – пусть вся охрана соберется в гостиной, пока я пью кофе, – попросила Марина, усаживаясь на высокий табурет.
Даша, удивленная немного подобной просьбой, пошла в коттедж охраны. Коваль же покурила, выпила кофе и пошла в гостиную, где уже собрались все, кто работал в доме. На лице Хохла застыло виноватое выражение, но Марина проигнорировала его вымученную улыбку, усевшись в кресло и окинув всех присутствующих взглядом.
– С сегодняшнего дня, – отчеканила она на одном дыхании, – повторяю – с сегодняшнего дня в моем доме больше нет второй горничной. И еще – Хохол, собери свои вещи и в течение часа покинь пределы поселка. У меня все.
Она встала и пошла из гостиной, чувствуя, как сердце бьется в такт стуку каблуков по кафельной плитке коридора. Женька догнал ее и попытался развернуть к себе лицом, но Марина обожгла его взглядом и предостерегающе сказала:
– Не смей меня трогать. Убирайся.
– Котенок…
– Я сказала – убирайся! – не повышая голоса, повторила она, уходя в спальню и закрывая за собой дверь на ключ.
– Пусти меня! – орал на площадке Хохол. – Нам надо поговорить!
– Нам не о чем говорить, – бросила Коваль, падая на кровать.
– Я высажу дверь, если ты не откроешь и не выслушаешь меня!
– Ты можешь разнести весь дом, но разговаривать с тобой я больше ни о чем не стану. Не вынуждай меня звать пацанов и выкидывать тебя.
– Я прошу тебя, дай мне объяснить… – настаивал Женька, но она перебила:
– Я увидела все, что ты хотел мне показать, вчера. И поняла, к чему ты все это сделал. А теперь собирайся и вали из моего дома.
Сказав это, Марина накрылась с головой одеялом и постаралась отключиться от всего, забыв даже о том, что за утро ни разу не зашла к сыну. К вечеру ей вдруг остро захотелось полного одиночества, абсолютного – чтобы никого вообще не видеть и не слышать, и она рванула в «Рощу», в свой коттедж, пустовавший со дня отъезда Николая. Дав денег поселковому сторожу, уже через пару часов Коваль имела все удовольствия в виде растопленного камина, вымытых руками сторожевой жены полов во всем доме, слитой и набранной заново воды в бассейне. Врубив на всю громкость кассету Кузьмина, она растянулась на ковре в каминной с сигаретами и бутылкой текилы, которую пила, не закусывая, прямо из горлышка. Трещали березовые дрова в камине, из колонок несся хрипловатый мужской голос, убеждавший Марину в том, что «и эта любовь пройдет», и она почти верила ему. Дома, конечно, паника в полный рост, ведь она опять улучила момент и уехала так, что никто и не видел, да и бог с ними – не в первый раз, привыкли, поди.