— А чай, а варенье? Ну, куда ты, Мэрик? — всполошилась Марго, обнимая подругу, и почувствовала, как та вся вздрагивает под ее руками. — Ну что с тобой? Ты его боишься?
— Я?! — В голосе Мэри было столько негодования, что Марго рассмеялась:
— Все-все, уже не сомневаюсь. Ты позвони мне завтра, нам ведь на примерку нужно.
— А, да, спасибо, что напомнила, — откликнулась Мэри, перекидывая через руку куртку и поднимая с пола спортивную сумку с вещами.
Чмокнув Марго в щеку, она пешком поднялась на свой этаж и пошла к квартире, расположенной в небольшом аппендиксе. Лампочка на лестничной клетке почему-то не горела, Мэри чертыхнулась вполголоса, ища ключ, и как только вставила его в замок, сзади раздались быстрые почти бесшумные шаги, и на ее рот легла ладонь, а обе руки оказались зажаты железной хваткой:
— Т-с-с, не поднимай шума, это никому не нужно, — прошептали ей в ухо, но она и так не стала бы кричать — знала, кто это. Запах его туалетной воды Мэри не перепутала бы ни с чем.
Он убрал руку с ее лица, отомкнул дверь и, втолкнув Мэри в прихожую, тут же запер на ключ изнутри. Мэри протянула руку к выключателю, но Алекс прошипел:
— Не надо! — и она подчинилась.
Глаза уже привыкли к темноте, и Мэри различила знакомый черно-белый шарф, только на этот раз он закрывал пол-лица.
— Проходи, коль приехал, — спокойно пригласила она, бросая сумку в узкий коридор между кухней и ванной. — Извини, отлучусь на пару минут, заброшу в машинку форму, а то завтра рано на тренировку.
Он молча кивнул и прошел в большую комнату, а Мэри направилась в ванную, села на стиральную машинку и задумалась. Зачем он приехал? Почему не позволил зажечь свет? Что вообще происходит?
— Мэри, где ты? — спросил Алекс из комнаты, и она встрепенулась — все-таки невежливо оставлять человека одного.
Наскоро бросив в машинку вещи, Мэри включила ее и вышла в комнату. Там было темно, если не считать горящих на столе свечей — их было пять штук, толстые белые свечи, которые Мэри купила не для интимных вечеров, а с вполне конкретной целью — натереть их на крупной терке и посыпать полученной стружкой паркет в клубе, чтобы уменьшить скольжение кожаных подошв.
Алекс сидел в кресле и большого окна, на котором не было темных портьер, только тонкая синяя органза, собранная в причудливые складки. Шарф он так и не снял.
Мэри опустилась на диван, подобрала под себя ноги и обхватила плечи руками, словно замерзла. Воцарилось молчание. Тикали часы в углу комнаты — огромные старые часы, будившие своим боем, кажется, весь дом. Вообще вся обстановка в квартире оказалась в духе Мэри — этакое ретро с легким налетом современности, выражавшемся в хорошей аппаратуре и дорогом ремонте. Мебель же, люстры и даже кое-какая посуда оказались почти раритетными. Мэри с трепетом относилась к своему временному жилищу и чувствовала себя здесь превосходно.
— Ты неплохо устроилась, — нарушил молчание Алекс.
— Да. Марго помогла.
— А ведь я раньше жил здесь, — выдал он, и Мэри вздрогнула:
— То-то у меня постоянное ощущение, что здесь водится нечистая сила.
Алекс усмехнулся:
— С каких пор ты стала такой пугливой, Мэ-ри?
— С тех самых. Зачем ты приехал?
— А ты не знаешь?
— Откуда? Мне никогда было не понять ваших мотивов.
— Я приехал за тобой.
— Ага! — иронично улыбнулась Мэри. — А я — абиссинская царица.
— Ты будешь любой царицей, какой только захочешь. Но ты поедешь со мной.
Мэри расхохоталась. Ей действительно было смешно — его поведение напоминало голливудский боевичок среднего пошиба. Никогда прежде Алекс не опускался до дешевых фарсов с маскировкой, интимным светом и прочей ерундой.
— Тебе смешно, Мэ-ри?
— Я устала плакать, Алекс, — сказала она, отсмеявшись. — Это в прошлом. Теперь я дала себе слово только радоваться жизни.
— Что мешает тебе делать это рядом со мной?
— Ты.
— То есть? — не понял Алекс, которого уже начала раздражать ее новая манера разговаривать. Он никак не мог нащупать струну, на которой следовало играть. Мэри ускользала, не оставляя ему шансов. Он не привык к тому, чтобы девушка навязывала ему свою манеру поведения, чтобы она, а не он, определяла момент, когда сменить тему или вообще оборвать разговор.
— Алекс… как ты не понимаешь, — терпеливо, как своим малышам в клубе, объяснила Мэри. — Я не хочу — услышь меня — не хочу быть в твоей жизни никем.
— Не можешь простить мне Марго?
— Если ты хотел сейчас сделать мне больно, то не вышло. Марго тут ни при чем.
Он вспылил, вскочил из кресла и оказался прямо перед ней, нависая, как коршун:
— Да?! Тогда с чего же ты тогда так убежала? От одного только упоминания о Марго?!
— А ведь ты на самом деле ничего не понял, — вздохнула Мэри, вставая и чуть отодвигая его с дороги. — Идем пить чай. Извини, ужинать не приглашаю — сама к Марго бегаю, некогда мне этим заниматься.
Он пошел следом за ней, но моментально выключил свет, едва только Мэри его зажгла:
— Я же просил — не надо.
— Ты не устал играть в свои шпионские игры? — Мэри включила чайник и отметила, что Алекс выбрал в кухне самый темный угол. — Что происходит?
— Я не совсем в порядке. Не хочу, чтобы ты пугалась.
Она пожала плечами и села, вставила в мундштук сигарету, щелкнула зажигалкой.
— Ты снова танцуешь, Мэ-ри, — проговорил Алекс, глядя на нее в упор. — Очень хорошо танцуешь.
— Откуда ты знаешь?
— Я видел. Я уже три дня здесь, заходил в твой клуб, но ты была так занята, что не заметила. Ты…
— Если хочешь спросить, сплю ли я со своим партнером, то уймись — нет. У нас это не особенно принято, — перебила Мэри, и Алекс рассмеялся:
— Ты не меняешься. Такая же язва.
— А к чему меняться? Мне хорошо и так.
— Почему ты не хочешь ехать со мной? В Англии полно танцоров.
Мэри удивленно вскинула глаза:
— А что случилось с Цюрихом? Ты сжег его напалмом?
— Не смешно. В Лондоне у меня дочь. И там будешь ты.
— Ты в этом уверен?
— Как никогда.
Мэри покачала головой, налила чай в две кружки, уселась, поджав под себя ноги. Она смотрела на Алекса и никак не могла решить, что именно испытывает сейчас — любовь или жалость. Он остался один и пытается из последних сил удержать хотя бы ее, раз уж Марго ушла. Если бы тогда он не сказал обидных слов, если бы не оскорбил ее, она сейчас не задумывалась бы, а собирала вещи. Но слова… слова, которые ранили ее хуже ножа. Этого простить она не могла, как ни старалась.