Она едва не плакала от обиды на мужа – как он мог не верить, сомневаться? Как мог думать о ней плохо, как смел?!
– Марго, если сейчас ты врешь, то впоследствии не простишь себе этого. Я надеюсь, что смогу помочь тебе выпутаться, но ты своим отъездом очень усложнила мне жизнь.
Голос Джефа звучал расстроенно и глухо, Марго разволновалась еще сильнее, не понимая причины этих слов. Они оба ни разу не назвали Призрака по имени, но прекрасно понимали друг друга и говорили именно о нем.
– Я не вру, Джеф! Я действительно сама испугалась, когда увидела его в аэропорту, но ты подумай – что я могла? Звать полицию?
Джеф помолчал, потом тяжело вздохнул:
– Нет, детка, ты все сделала правильно. Ты оказалась одна с ребенком в чужой стране, а мой человек не смог сориентироваться. Вернее, это я не проинструктировал его, потому что не ожидал такого поворота. Сейчас главное – не спровоцировать его ни на что, ты помни – у тебя ребенок. Марго, береги Машу.
– Джеф, объясни по-человечески! – закричала Марго, не сумев удержать рвущийся наружу страх. – Я не могу жить в неопределенности!
– Не сейчас, Марго. При возможности смени номер телефона, хорошо? Я люблю тебя, детка, помни об этом.
Джеф положил трубку, и Марго, сразу повторно набрав номер, убедилась, что связи нет. Нервы сдали окончательно, и она разрыдалась, сев на пол среди вывернутых из сумки вещей.
Он закрыл за собой дверь спальни, заперся на ключ, словно боялся, что Марго вдруг захочет вновь завести какой-то разговор, и вытянулся на кровати, уставившись в потолок.
Опять Мэри… В последнее время это стало происходить с ним все чаще – приступы слабости и вслед за ними мысли о Мэри. В такие моменты Алекс безвольно ложился на кровать и истязал себя воспоминаниями, воскрешая в памяти какие-то слова, сцены, телефонные разговоры, прогулки в парке.
Их разговоры всегда были странными. Иногда у него возникало ощущение, что собеседница не вполне нормальна – хотя кто мог поручиться за его собственную адекватность в такие моменты? Мэри всегда вызывала в нем противоречивые чувства и такие же противоречивые желания. Алекс смотрел на нее, сидящую в кресле с мундштуком в длинных пальцах, и в его душе рождались одновременно любовь и ненависть – ну как, как эта женщина могла позволить себе не поддаваться ему? Как могла спокойно говорить «нет» и игнорировать призывные волны? Как могла держать его на расстоянии? Его – к ногам которого падали самые известные и красивые женщины, женщины, которых хотели миллионы? Ему стоило только чуть заметно дернуть бровью – и любая готова была ползти за ним. А эта… совершенно обычная колючка с невыносимым характером ухитрялась вести себя так, что это он был готов на все за мимолетную улыбку, за согласный кивок гордо посаженной головы. Подобное ощущение было Алексу ново и крайне неприятно, но именно оно подстегивало, разжигало азарт. Он часто сравнивал свои чувства к Марго и к Мэри и понимал: совершенно разные эмоции. Марго он любил нежно, как ребенка – да по сути она так и осталась для него той семнадцатилетней девочкой, которую он увез прямо с улицы, сделал своей женой, которую искалечил и едва не убил. Это был его крест, который он обязан нести всю жизнь, – но подобная ноша не тяготила его, скорее наоборот: Алекс искренне боялся потерять Марго, а потому отчаянно противился любым ее попыткам построить серьезные отношения с другим мужчиной.
С Мэри – иначе… Он понимал, что подчинить упрямую норовистую девушку ему не удастся, но тем больше желал победы, тем яростнее шел к ней и добивался ее. Чем больше упиралась и сопротивлялась влюбленная – Алекс это чувствовал – Мэри, тем острее оказывалось желание сломать, добиться. Это была не любовь, а война – жестокая, бескомпромиссная, в которой в итоге все равно не случилось бы победителя. Сломанные игрушки никогда не интересовали Алекса, а Мэри, по всей видимости, не так уж нуждалась в таком трофее, как он, – или она была чересчур хорошей актрисой.
Так или иначе, Мэри больше нет, но ее образ по-прежнему с ним, и все чаще его стали беспокоить воспоминания. «Я старею, – с печальной иронией думал Алекс, когда вновь вспоминал непокорную рыжую танцовщицу. – Ко мне начали приходить призраки прошлого».
Он вспоминал то время, что Мэри провела здесь, в его доме, с каким-то щемящим душу, болезненным удовольствием, словно память могла изменить хоть что-то. Вспоминал, как играл ей вечерами Шопена, как наблюдал за ее реакцией исподтишка, как заставал ее в спальне разминающейся – в танцевальном трико и туфлях, со спутанными мокрыми волосами. Как находил иногда на ее столе обрывки листков со стихами, удивляясь, почему она уничтожает их. Алексу казалось, что Мэри стесняется своих чувств к нему, боится выражать их и боится, что он, не дай бог, узнает, что она испытывает к нему на самом деле. Но иногда в каком-то мимолетном взгляде видел такую тщательно скрываемую, невыносимую боль, что становилось страшно – ну зачем, за что она так мучает себя, ради чего?
Иногда Алекс пытался вывести ее на эмоции – но это удавалось крайне редко. Однако подобные словесные баталии развлекали его и открывали какие-то новые грани в натуре Мэри. Как, например, однажды…
– Ты никогда не думала, что мы все похожи на животных? Уж если не внешне, то хоть повадками. Вот женщины – они как собаки. Разве только не все такие верные. Да пожалуй – вообще никто. Не бывает верных женщин. Может, одна на миллион.
Мэри коротко хохотнула, приложилась губами к мундштуку и изрекла насмешливо:
– Любишь ты обобщать. А мужчины – как один козлы, правда? А что – все признаки есть, а у многих еще и рога.
– Да, – подхватил он с иронией. – Которыми, кстати, их награждают эти самые верные женщины – те, что на миллион.
Мэри внимательно посмотрела ему в глаза, потом кивнула и подытожила:
– Так я и говорю – у каждого козла должны быть рога. Должны.
Алекс не выдержал и расхохотался:
– Ты, философ сопливый! Что ты про это знаешь?
– Я? – серьезно переспросила Мэри. – Поверь – практически все.
И он понял – пора прекращать разговор, шагнул к ней, положил руку на затылок и грубо притянул к себе, поцеловал почти по-хозяйски. Мэри не сопротивлялась, однако, когда Алекс отпустил ее, встала, вытерла губы с почти брезгливой гримасой и, выходя из комнаты, бросила:
– Н-да… На твои рога надо бы табличку повесить: «Осторожно, если не забодает – так насмерть залижет».
Он тогда разозлился, рванулся было следом, но в последний момент удержал себя – сам виноват, не надо было, и захохотал. Мэри терпеть не могла, когда он поступал подобным образом, но именно это всегда и подстегивало.
Зазвонил телефон, и Алекс, мгновенно стряхнув с себя сонную оторопь, схватил трубку:
– Да, слушаю!
– Ты решил сыграть не по правилам, да?
Алекс мгновенно узнал звонившего и вскипел: