Ей тридцать один год, она вдова…
Однако Гарик исчез – это стало ясно сразу после того, как Марина и ее мальчики навестили ресторан и квартиру. И это было весьма некстати – врага лучше держать поближе. Коваль вскоре, правда, совершенно забыла о нем – дел было невпроворот, корпорация дышала на ладан. Марине даже к мэру пришлось в ноги упасть, чтобы подкинул пару заказов за небольшие деньги. Малыш был бы недоволен…
Она поставила ему памятник – огромную черную плиту из цельного куска мрамора, никаких фотографий, только дата – одна… день рождения и день смерти. Один день на оба события – так стильно умереть мог только Малыш…
Прошло полгода, а сердце болело по-прежнему. Марина бывала на кладбище едва ли не каждую неделю, несмотря на протесты Хохла, говорившего, что она не дает Малышу лежать спокойно, тревожа его своими посещениями и слезами. Но Марину непреодолимо тянуло сюда, она ничего не могла поделать, не могла сопротивляться, просто садилась в машину и ехала, прихватив традиционные шесть белых роз. Егор любил такие…
Эти снежно-белые цветы на черном мраморе резали глаза, были видны издалека, и Коваль казалось, что муж ждет ее, чувствует, что она приближается…
– Крыша едет у тебя, – вздыхал Хохол, когда Марина говорила ему об этом, но она сама была уверена, что права.
Иногда к ней присоединялась Ветка, и тогда они долго сидели у могилы, обнявшись и глядя куда-то за горизонт. Хохол в такие минуты старался оказаться подальше, говоря, что видеть не может, как по Марининому лицу бегут слезы, а она даже не вытирает их. Откуда брались эти реки, непонятно.
Ветка стала заезжать почаще. Они сидели и болтали, могли всю ночь провести в каминной у огня и проговорить о жизни. Правда, говорила в основном Ветка, Марина больше слушала, как она увлеченно рассказывает о своем фэн-шуй, на котором просто помешалась. Но это было все же лучше, чем сидеть в одиночестве со стаканом текилы и напиваться до отключки. Словом, жизнь двигалась, небо не рушилось…
…Коваль вернулась из офиса раньше обычного – голова раскалывалась. Хохол замешкался внизу, а она сразу поднялась в спальню, чтобы прилечь. Едва закрыла дверь, как за спиной щелкнула задвижка, и раздался голос:
– Ну, здравствуй, моя девочка! – Марину подбросило на метр – голос принадлежал мужу, но когда она повернулась, то увидела перед собой рожу Гарика.
Довольный произведенным эффектом, он с улыбкой взирал на нее и приложил к губам палец:
– Т-с-с! Не поднимай шума, моя сладкая, не надо, я не сделаю тебе ничего плохого!
Ее сводил с ума этот диссонанс – чужая морда и родной голос, говорящий слова, на которые имел право только Егор.
– Что ты хочешь от меня?
– А ты не знаешь? – усмехнулся Гарик, беря ее за руку, отчего Марина вздрогнула. – Не бойся, я действительно не причиню тебе зла, ведь я же тебя люблю, я давно, так давно люблю тебя…
Вот только психа не хватало! Он же просто больной, эти безумные глаза, блестящие и широко раскрытые… И ведь заорать нельзя, неизвестно, что там у него в мозгах застряло… А он держал ее за руки и бормотал:
– Я так долго ждал этого дня, если бы ты знала… я научился разговаривать, как твой муж, ведь правда, похоже? Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной, ты со временем привыкнешь и полюбишь меня, я уверен, ведь я все сделаю, что ты захочешь, все, что скажешь. Ты моя королева, я на руках тебя носить буду. Мы будем жить у меня, тебе понравится… Я ничем не хуже твоего мужа, и я тебе это докажу – у тебя будет все, что только ты пожелаешь…
«Господи, где же Хохол? – билось у Марины в голове. – Почему не идет, ведь еще немного, и я не выдержу этого безумия и спровоцирую Гарика…»
Его руки начали осторожно трогать ее, вызывая дрожь во всем теле, Коваль закрыла глаза, чтобы не видеть этого.
– Боже мой, какая ты… я не могу поверить, что ты со мной, что ты моя… – бормотал придурок коммерс, расстегивая блузку и поглаживая грудь в голубом кружеве лифчика. Марина поняла, что через пару минут окажется под ним, если не придумает что-то.
И тут ее осенило – трость!
– Гарик, – осторожно начала Коваль, сделав над собой усилие и коснувшись его волос. – Ты не против, если сначала я схожу в душ? Я так привыкла, иначе чувствую себя немного скованно…
– Что? – очнулся он. – А… да, конечно, любимая, как скажешь…
– Подай мне, пожалуйста, трость, я не дойду сама, – каких же нечеловеческих нервных затрат стоило ей это спокойствие, как она старалась удержать рвущуюся изнутри истерику и страх.
Но ей удалось – оторвавшись от нее, Гарик подал трость, за что тут же и был наказан – одним махом Коваль выкинула пику и всадила ее в горло ресторатора. Глаза Гарика выражали такое недоумение и растерянность, что Марине даже на какой-то момент стало его жалко, но это быстро прошло, и она, склонившись над еще живым коммерсом, прошипела:
– Ты, сволочь! Как ты посмел равнять себя с моим мужем?! Падаль, ты и волоса его не стоишь, гнилой коммерс! Кто ты такой, чтобы замахиваться на меня?! Ты решил, что сможешь владеть мной? Ну, так и сдох за это!
Высказавшись, она открыла дверь и упала прямо на пороге в обморок, не выдержав нервного напряжения.
Позже Хохол рассказывал, что, когда он прибежал на звук падающего тела, ему представилась любопытная картина – в дверях лежит Марина в обмороке, а в комнате, возле кровати, залив кровью белый персидский ковер, расположился Гарик, из горла которого торчит трость, всаженная на всю длину лезвия пики.
– Да, Коваль, не знал я, что ты настолько безбашенная, что не издашь ни звука, а просто прирежешь этого придурка по тихой грусти! – хохотал Женька, обняв Марину, лежавшую на кровати с мокрым полотенцем на лбу.
– А чего зря шум поднимать? – улыбнулась она, прижавшись к нему. – Я все могу сама, так что труда не составило. Малыш гордился бы…
– Да! – с иронией сказал Хохол. – Только сначала наорал бы на тебя, а меня просто выгнал бы к чертовой матери!
– А потом гасил бы меня всю ночь, не давая отдохнуть… – Зря Коваль вспомнила об этом, сразу подступили слезы, и справиться с ними она не смогла уже – заплакала навзрыд.
– Ну, чего ты? – растерялся Хохол. – Опять плачешь… ты же умница у меня, успокойся, не надо! Я не претендую на место Малыша, это глупо, я знаю, но ведь и со мной тебе бывает неплохо, а?
– Бывает, Женька… Но так, как с ним, никогда и ни с кем уже не будет. Он был один такой, никто не заменит. Почему я все время ощущаю, что он жив, как ты думаешь? – внезапно спросила Марина, перевернувшись на живот и заглядывая в глаза Хохлу. Он посмотрел на нее и тихо сказал:
– Потому что ты не видела его мертвым. Только гроб, но это совсем не то же самое. Поэтому для тебя он жив.
Хохол иногда бывал очень проницательным и умел сказать то, что нужно. Коваль прижалась к нему, благодарно обняв и поцеловав в грудь. Он положил свою ручищу ей на затылок и замер, прислушиваясь к тому, что делали ее губы. Марина продолжала целовать его, не стараясь склонить к чему-то, просто захотелось приласкать его немного, он любил, когда она так делала.