– Внизу ждет, – буркнул Женька.
– Дай халат, пожалуйста.
Он протянул ей валявшийся на пуфике перед зеркалом черный шелковый халат, помог попасть руками в широкие рукава, развернул к себе лицом и отшатнулся, увидев ее выражение – она снова стала железной Наковальней, которая не знает ни жалости, ни сочувствия, ничего, когда дело касается ее интересов.
– Отпусти, – тихо приказала она, и Хохол опустил руки, отошел от двери.
Марина спустилась вниз, где в гостиной маялся неизвестностью Лысый, сорокапятилетний мужик в спортивном костюме и белых кроссовках, наголо выбритый, с широченной золотой цепью на шее и массивной печаткой на среднем пальце правой руки. Вскочив из кресла при ее появлении, он опустил в пол глаза и пробормотал:
– День добрый, Марина Викторовна, звали?
– Звала, – кивнула она, садясь и внимательно глядя на него. – Давай по душам пообщаемся, Лысый. Расскажи-ка мне, будь так добр, как вышло, что ты ослушался моего приказа? Неужели ты не знаешь, что за этим последует? – Марина говорила тихим голосом, глядя прямо в глаза покрывшегося мелкими бисеринками пота Лысого.
– Ка-ка-кого приказа? – в ужасе пробормотал он, вытирая лоб татуированной рукой.
– А ты вспомни, – проникновенно посоветовала она, не сводя с него взгляда. – Я не настолько часто пользовалась твоими услугами, ведь так? Это было один раз, всего один раз – и ты так прокололся. Помнишь, как вам троим – тебе, Вятскому и Груздю – я велела убить двоих людей? Это было в доме Мастифа, помнишь? И теперь я узнаю, что один из этих людей жив. Как мне понимать это, Лысый? И что мне делать с тобой?
– Марина Викторовна, гадом буду – все чисто сделали, мы ж проверили, ништяк все было! – поклялся Лысый, заметно побледнев.
Марине стало ясно: ничего они не проверили, взяли слишком много водяры, нарезались еще до того, как приступить, а потому такая мелочь, как контрольный выстрел в голову, ускользнула из их поля зрения. Все просто, как пряник – Денис был только ранен, ему удалось выбраться из могилы и улизнуть, вот и вся недолга.
– Что ты замолчал? Так интересно рассказывал, – Коваль затянулась, медленно отняла руку от губ, разглядывая тлеющий кончик сигареты. – Продолжай, будь добр. Значит, проверили, говоришь?
Лысый молчал, прекрасно понимая, что сейчас каждое слово выйдет боком. Разумеется, он помнил тот день в подробностях – это был первый приказ, отданный не Мастифом, а вот этой молодой красивой сучкой, что появилась в жизни старика. Они с пацанами тогда еще раздумывали – подчиниться или послать ее куда подальше, однако приехавший Розан в двух словах объяснил, что будет, если они откажутся. Подчиняться девке все трое не хотели, но Серега намекнул, что это глупо. Мол, не сегодня-завтра все может поменяться, и тогда неповиновение может сыграть плохую шутку.
Набрав водки, они погрузили пленников в замызганную «Ниву» Вятского и вывезли на пустырь за поселком, чтобы не тащиться далеко. По дороге больше молчали, жалея Боцмана, которого хорошо знали. А тот как почувствовал, промычал разбитым ртом:
– Братва… может, разойдемся, а? Я свалю, скроюсь… никто не узнает…
– Не проси, кентуха, не выйдет, – отвернулся Груздь. – Сам понимаешь – не обсуждают приказы-то…
– Да эта сука… она еще старого дурака натянет, вот попомните… – завелся Боцман, и Лысый, опасаясь возможных последствий, заклеил ему рот куском скотча.
Второй приговоренный молчал, только щурил черные глаза. Его тоже знали – это был Доктор, заменивший Коваль на «посту» медика. Знали также и то, что старик не особенно дорожит им и разрешает охранникам иной раз размять на нем кулаки, и в такие моменты особо усердствует Череп, ставший теперь охранником Коваль. Этого жалко не было – чужой человек, прибившийся случайно.
Как стреляли, кто, куда, в кого – этого Лысый сейчас не помнил, как не помнил и тогда, проснувшись утром в квартире Груздя с какой-то девицей. Но в том, что приказ выполнили, он был уверен. Даже помнил слова Вятского в ответ на предложение произвести контрольный в голову: «Хрен ли возиться? Как решето оба, столько патронов извели. И так сойдет, валим отсюда».
И вот сегодня, спустя столько лет, ему приходится отвечать за чужой косяк, потому что и Вятский, и Груздь погибли. Повезло…
Марина же раздумывала, что ей делать с Лысым и с так некстати воскресшим Нисевичем. Решение было, как всегда, простым и незамысловатым.
– Хохол! – Женька вошел почти сразу, сидел в каминной, видимо. – Возьми этого и отвези в «Рощу», в подвал, я потом решу, что с ним сделать. Только сам отвези, я очень тебя прошу. Никому нельзя доверять, все лучше делать самой! – бросила она с досадой.
– Как скажешь.
– Марина Викторовна… – начал Лысый, но она отрезала:
– Все, я сказала!
Хохол взял его за плечо и вывел из дома, во дворе взревел мотор «Навигатора», и все стихло. Марина отошла от окна, обхватила себя руками за плечи.
«Черт побери, только восставшего из ада Дениса не хватало в моей и без того непростой жизни!»
От одного только воспоминания об этом человеке Марину бросало в дрожь, она до сих пор не смогла отделаться от этого кошмара, и вот все воскресло. И ей придется ехать к нему, потому что только она сможет вытрясти из него то, что нужно – имя или хотя бы приметы убийцы Ромашина. Только ей он скажет все, что видел и слышал в ту ночь, потому что именно Марину он хочет видеть, хотя и сказал, что боится. Ерунда это все, никогда он ее не боялся. Коваль совсем не была уверена в том, что сможет вынести эту встречу, сохранив рассудок, но выбора не было. Все как всегда…
Когда из «Рощи» вернулся Женька, она была уже одета и накрашена, курила в каминной, стараясь унять нервную дрожь.
– Ты куда? – удивился он.
– Звони Ивану, – Марина протянула ему телефон. – Узнай адрес, и поедем.
– Спятила? Никуда ты не поедешь!
– Прекрати базар! – отрезала она таким тоном, что Хохол сразу понял – спорить и возражать бесполезно, нужно звонить и ехать.
Через десять минут Коваль уже сидела в «Хаммере», рядом с ней – Женька, впереди – Сева и Юрка. Второй джип тоже был под завязку набит охраной. Подняв перегородку, Хохол повернулся к Марине и сказал:
– Рассказывай.
Пришлось выложить ему то, чего он еще не слышал о ее отношениях с Денисом. Хохол слушал внимательно, периодически закуривая, а потом переспросил неожиданно:
– Говоришь, в августе, когда ты к нам приезжала с Мастифом в первый раз?
– Да, а что?
– А то, красавица, что этот твой доктор потом почти год жил у нас в доме, а потом его Строгач заставил кое-что на себя взять и на кичу сесть на долгих восемь лет. Стало быть, вышел он недавно и, скорее всего, по актировке, раз тубик у него в последней стадии. Вот так, моя сладкая. Отсюда он меня и знает, а боится потому, что видел, как быстро я могу человека на тот свет прописать. А уж за тебя…