Голос Владимира Сергеевича остановил ее. Она замерла, и ей показалось, что стук ее сердца слышен по всему саду. Ну, конечно, прошло довольно много времени с тех пор, как она вышла из дома якобы подышать свежим воздухом. Ее звали по имени, причем довольно громко, так, что это могли услышать и Амфиарай с Верой. Надо было уходить или спрятаться в зарослях и дождаться, пока ее перестанут искать. И вдруг она услышала неподалеку от себя, в соседнем саду, странные звуки, словно кто-то бежал по тропинке. Затем заскрипели ступени крыльца, и голос, звавший ее, оборвался на полуслове. Звуки ударов, всхлипы, сдавленные стоны и сноп оранжевого света осветил дорожку. Похоже, распахнулась дверь, и все действие с крыльца переместилось в дом.
Амфиарай продолжал о чем-то беседовать с Верой – они ничего не услышали, так как были заняты разговором. Рита осторожно спустилась на землю и, тихо ступая, вернулась в сад Владимира Сергеевича, едва дыша подошла к крыльцу и замерла, прислушиваясь к доносящимся из глубины дома звукам. По отдельным скомканным репликам, напоминавшим звериный рык, она поняла, что мужчин двое и что они дерутся. И вдруг раздался выстрел. Спустя мгновение – еще один.
Она не помнила, как вбежала в дом и чуть не налетела на распростертые на полу тела. Кровавое пятно расплывалось на груди Владимира Сергеевича, его руки и ноги задергались в предсмертных конвульсиях, после чего горлом пошла кровь. Почти в обнимку с ним лежал другой мужчина, лицом вниз. Под ним тоже медленно увеличивалась лужа крови. Пистолет валялся рядом с рукой Владимира Сергеевича, из чего можно было сделать вывод, что последний выстрел, повергший незнакомца, принадлежал ему.
Что-то необъяснимо трогательное увидела она в тонкой шее незнакомца и его маленькой голове с редкими седыми волосами. Он был в грязной и вытертой одежде, рваных башмаках. И Рита узнала темно-зеленые старые вельветовые джинсы Оскара, его ветровку и даже итальянские, уже почти развалившиеся туфли из крокодиловой кожи с необычной формы пряжками. Трясущимися руками она взяла мужчину за плечи, с трудом перевернула его на спину и тут же закричала. Он еще дышал, и хотя его лицо побелело, а на носу выступили капли пота, ему все же удалось открыть глаза.
– Господи, да что же это за такое? – Рита закрыла лицо руками, не в силах осмыслить происходящее.
Это был ее отец, Виктор Панарин, которого она, со слов матери, считала умершим.
– Папа, как ты здесь оказался, что случилось? Папа!
Он поднял руку, словно собираясь жестом объяснить ей что-то, но тут же уронил ее. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как последнее время жил этот человек. Изможденный, исхудавший, с глубокими морщинами и запущенной щетиной на лице, с шеей, в складках которой скопилась грязь, в видавшей виды одежде, он, вероятнее всего, бомжевал все то время, что не жил дома. Но больше всего поразило Риту то удовлетворение, которое она прочла на его усталом лице. И взгляд, исполненный достоинства и покоя. Он умирал на ее руках, и тело его, которое она приподняла, чтобы прижать к себе, становилось все тяжелее.
– Рита, милая моя Риточка… – Лицо его на миг просветлело. – Рита… Они… оба, твой муж, Оскар, и этот… Мерзавцы… Из-за них я лгал тебе, я презирал себя и твою мать… Я хотел, чтобы не было скандала, ты понимаешь меня? Я догнал их тогда, на шоссе… И понял, что их было двое. Я отпустил их и теперь никогда себе этого не прощу. Я потерял вкус жизни, я отравился собственной ложью… не мог посмотреть тебе в глаза… Ты простишь меня?
– Папа, это ты убил Оскара?
– Он был очень пьян, чтобы понимать, что происходит… Мне было все равно, поймают меня или нет, главное было – не допустить, чтобы ты была с ними… Моя жизнь была никому не нужна, да и сам я себе тоже не нужен. Хотелось избавить тебя от них, двоих. Вот этот… он шантажировал Оскара, но не деньгами, а тем, что все расскажет тебе…
Ему было трудно говорить. Дыхание становилось замедленным и неровным. Глаза тускнели с каждой секундой.
– Я должна вызвать «Скорую».
– Нет, не надо. Я не хочу жить. Передай своей матери, что я всегда любил ее, хотя она во многом была не права. Ты не знаешь, но она потратила все твои деньги, все продала… У нас не сложилось семьи, хотя я старался, я делал что мог. Просто я слабый человек. Дай мне твою руку…
– Почему ты не пришел ко мне и не рассказал все? – Она взяла его руку в свою и сжала. Ей подумалось, что она совсем не знает своего отца. Он всегда был тихим и незаметным человеком, и казалось, что он во всем слушается мать. А ведь это именно он первый принял решение замять скандал и согласился взять деньги от двух насильников своей дочери, посчитав, что суд и все, что с ним связано, лишь еще больше травмирует девочку. Быть может, он, увидев перед собой перепуганных насмерть молодых мужчин, прилично одетых, с признаками интеллекта на лице, сжалился над ними, представив, что ожидает их в тюрьме в случае, если их осудят, или же, наоборот, подумал о том, что такие люди все равно выкрутятся, откупятся и останутся на свободе и только ославят Риту.
– Ты мне только скажи, как могло случиться, что Оскар вошел в нашу семью? Ведь он мог бы так же, как и Владимир Сергеевич, дать тебе денег и исчезнуть. Но он пришел ко мне как врач, он осмотрел меня после всего, что было… Ты был уверен, что я не узнаю его? Ведь, если все было так, как ты говоришь, я при виде человека, изнасиловавшего меня, могла бы поднять крик!
– Оскар говорил мне, что ты была без сознания и не могла видеть его…
– Разве нельзя было найти другого врача?
– Нам важно было не выносить все это из семьи. Ты можешь меня не понять, но мужчина… он так устроен, что только общество может осудить его за этот поступок. С точки зрения природы же он вел себя так, как и всякое другое животное. Они не совладали с собой, понимаешь? Вам, женщинам, этого не понять. Оскар любил тебя, он не хотел, чтобы ты узнала.
– Но раз ты их так защищаешь, то зачем тогда их убил?
– В моем кармане ключи… Брюсов переулок… Уходи, тебе нельзя оставаться здесь…
– А что в той квартире?
Рита знала, что там, по словам Оскара, жила семья, которая заплатила за квартиру в Брюсовом переулке за год вперед.
Но Виктор Панарин уже не слышал ее. Его голова упала набок, глаза закатились, и она поняла, что потеряла своего отца второй раз.
Когда она осознала, что сидит на полу в луже крови, а на коленях ее – голова мертвого отца, ей стало страшно. Из соседней дачи продолжали доноситься темпераментные и дразнящие чувства звуки испанской гитары, которые, накладываясь на зловещую тишину этого дома, в котором витала сама смерть, воспринимались как насмешка над человеческой жизнью и всей ее суетностью. Амфиарай мог не слышать выстрелов, а это означало, что у нее есть возможность выбраться из этого проклятого места никем не замеченной, добраться до Москвы и уже оттуда позвонить в милицию и сообщить о двух трупах в Марфине.
Рита, аккуратно положив отца на пол и закрыв ему глаза, приблизилась к Владимиру Сергеевичу и, склонившись над ним, приложила палец к его шее в том месте, где должна была находиться сонная артерия, чтобы убедиться в том, что и он мертв. Ничего не определив таким образом, но понимая, что раз он не дышит, значит, неживой, Рита, немного осмелев, принялась искать телефон. Ей надо было срочно позвонить Можарову и попросить его приехать за ней. Она обнаружила аппарат на веранде на столе и принялась набирать номер Сергея. Можаров, на ее счастье, отозвался очень скоро.