– Женя, это я, Алла Дворкина, – проговорила она и вдруг, произнеся фамилию Натана, захлебнулась в плаче, успокоилась на мгновение и выпалила: – Натан умер, представляешь? Я в Кемере, сижу вот в гостиничном номере и не знаю, кому позвонить, чтобы поделиться страшной новостью… Никого из московских знакомых ни видеть, ни слышать не хочу…
– Аллочка! – задохнулась в искреннем возгласе сожаления и выражения соболезнования вежливая и добрая Женя. – Какое несчастье!
Алла тотчас представила ее себе – высокая, худая, сложенная втрое в своем глубоком красном любимом кресле, свет от торшера освещает ее впалую напудренную щеку и уголок пунцового рта. Женя доигрывала в драмтеатре последние роли, но, еще полная сил, готова была играть все, что угодно, лишь бы подольше оставаться на сцене. Женя похоронила своего мужа, художника этого же театра, десять лет тому назад, поэтому лучше всех могла понять свою так рано овдовевшую племянницу. Женя Оськина была красива той яркой, оригинальной красотой, что не дает женщине права запускать себя, забывать о своем истинном предназначении. У нее были идеальная фигура, густые, коротко остриженные волосы, потрясающей красоты кисти рук, которыми она играла на сцене не меньше, чем своим лицом, и большой чувственный рот, который она безбожно, с восьми лет, красила ярко-красной помадой. Штат ее любовников постоянно обновлялся, как и ее кровь. Словом, она жила полной жизнью и давала жить тем, кто ее любил. К своей единственной племяннице она относилась с трепетом и ужасно тосковала, когда та перебралась в Москву. Первое время они перезванивались, поскольку разлука всегда подразумевает перемены, и Алла испытывала желание поделиться с теткой впечатлениями о своей новой семейной московской жизни, но потом звонков стало меньше, хотя обе, и тетя и племянница, продолжали любить и помнить друг друга. И вдруг этот звонок. Евгения на какое-то время замолчала, осмысливая услышанное.
– Приезжай ко мне! – вдруг услышала Алла то, что хотела услышать.
За этими словами стояли долгие вечера за чаем или кофе в уютной, украшенной веточками сухой рябины кухне Евгении, ее советы, рассказы… Алла вспомнила звучание хорошо поставленного голоса Жени и запах, неповторимый запах ее просторной комфортной квартиры, где много воздуха, цветов и где после каждой выкуренной сигареты на стол ставится чисто вымытая пепельница…
– Приеду. Я тебе не помешаю?
– Нет, что ты! Вот только говорю с тобой сейчас, и не верится, что то, что ты мне сказала, произошло на самом деле… Натан. Он же был так молод. Что случилось?
– Тромб, – всхлипнула Алла, посмотрев на дверь, в которую постучали.
Это пришел Али. Жизнь продолжалась. Она на цыпочках подошла к двери и впустила к себе любовника.
– Я хотела тебя спросить, ты не видела Ольгу или Ирину? Они не заходили к тебе? Не звонили? Они бывают в театре?
– Ирина? Ольга? – Евгения тихо свистнула. – Алла, ты что, ничего не знаешь?
– Нет… – Алла подняла руки, помогая нетерпеливому Али раздеть себя. – А что я должна была знать? Три года тому назад…
– Да, три года назад это и произошло… Значит, ты знаешь?
– Да нет же! – Она перешагнула через трусики и легла с телефоном на кровать. Закрыла глаза. Али склонился над ней…
– Они погибли. Автомобильная катастрофа. Говорят, они поехали на Ольгиной машине в лес, то ли на пикник, то ли за грибами… Это было летом… Вот такие дела.
– Женя… – но больше уже она говорить не смогла. Язык Али коснулся ее, и она, почувствовав мощный прилив желания, выгнулась дугой на постели и застонала от наслаждения. – Я тебе потом перезвоню…
– Приезжай, – мягко повторила свое приглашение Евгения. – Целую тебя, моя дорогая…
Спустя неделю она уже стояла у саратовского аэровокзала и растерянно разглядывала подернутую сиреневой дымкой панораму города – аэропорт располагался на горе… Пассажиры, летевшие вместе с ней на самолете, все, как один, покидали аэропорт на своих, поджидавших их на стоянке машинах, Алле же пришлось останавливать попутку, чтобы доехать до центра города. Она уже сто раз пожалела, что не попросила свою тетку встретить ее. По телефону они договорились, где Евгения оставит ключи от своей квартиры – это был тайник, старый коричневый башмак, стоявший на обувной полке в общем коридоре, дверь в который не запиралась.
– Угол Радищева и Мичурина, – сказала она водителю, бросая легкий чемодан и дорожную сумку на заднее сиденье. – У вас здесь что, дождь был?
О том, что ее подруги Ирина и Ольга погибли три года тому назад и что она, разнеженная браком, не посчитала нужным помочь им, Алла думала постоянно. И не то чтобы ее мучили угрызения совести, нет, это было совершенно другое чувство. И чувство это было почему-то сродни обыкновенному любопытству. Так получалось, что все самое важное в своей жизни она воспринимала с опозданием. Взять хотя бы смерть Натана или свой роман с администратором Али, от которого она начала приходить в себя только в Москве, когда вошла в свою квартиру и Зоя, с нетерпением поджидавшая ее, бросилась ей на грудь…
Вот так и теперь. Погибли ее подружки, а она, вместо того чтобы горевать, чувствовать себя предательницей, пыталась понять, как же так могло случиться, что они разбились на машине приблизительно в то же время, в 2002 году, в июле, когда она получила письмо от Ольги. Что это, совпадение? Или же это был не несчастный случай и их смерть как-то связана с той проблемой, о которой упоминала в своем письме Ольга?
Ответ на этот вопрос она могла получить лишь в Саратове. И хотя девчонки не так уж долго были ей подругами, общалась она с ними с 1998-го по 2000 год, то есть не больше двух лет, все равно ей хотелось хотя бы сейчас, после их смерти, принять в них участие и понять, виновата ли она, Алла Дворкина, в том, что с ними случилось, – ведь она и пальцем не пошевелила, чтобы помочь им… Так она и расскажет Жене. Но на самом деле она приехала сюда не за этим – ей надо было вынырнуть из собственного кошмара, отвлечься, притронуться к чужой беде, ощутить горьковатый привкус чужой трагедии, чтобы ее собственная боль немного отпустила ее. Она понимала, что ею движет весьма эгоистическое чувство, но ничего не могла с собой поделать. К тому же она очень надеялась, что рядом с Женей она скорее придет в себя и поймет, как ей жить дальше. Женя. Она соскучилась по своей тетке и в машине вдруг испытала приятное чувство приближающейся встречи.
Жени дома не было. Зато ключ оказался в условленном месте. Он был выужен из пыльных пухлых недр старого башмака и вставлен в замочную скважину двери, за которой, Алла очень на это надеялась, для нее начнется новая жизнь.
В квартире было очень тихо, пахло испеченным недавно пирогом с яблоками, который она обнаружила на кухне. Прикрытый салфеткой, он благоухал горячим тестом и корицей. На столе лежала записка: «Я на репетиции, буду в четыре часа. До встречи. Люблю и целую, твоя Женя».
Алла распаковала чемодан и сумку, подарки разложила на столе в гостиной (она привезла Жене из Кемера красную узорчатую шаль и голубое эмалевое блюдо, коробку фруктового чая и белую воздушную арахисовую халву), свои же вещи убрала на свободную, приготовленную теткой полку в шкафу, развесила на плечиках. Затем приняла душ, густо намыливаясь зеленым, как недозрелое яблоко, мылом и думая о том, что ей сейчас сделать. Да ничего не делать, просто прилечь на диван и спокойно, не вдаваясь в панику, обзвонить всех своих знакомых, чтобы, во-первых, объявить о своем приезде и, конечно же, о смерти Натана, а уж потом расспросить, как погибли Ольга с Ириной.