– Валя, ты что-то говорила о том, что собираешься стать парикмахером. Это действительно так? – Она положила мне на тарелку еще одну порцию жаркого и, глядя, как я ем, счастливо улыбнулась. Я не ошиблась, это была не простая улыбка, Ева словно радовалась за меня, за мой аппетит, а может, ей как хозяйке стало просто приятно, что приготовленную ею еду кушают с таким удовольствием.
Я объяснила ей в двух словах, что хотела бы стать психологом, открыть свой кабинет и всю жизнь посвятить тому, чтобы помогать людям лучше понять самих себя.
– Как интересно! Это замечательно, что тебе в голову пришла такая мысль! – Казалось, она была очень удивлена. – Ты, наверное, знаешь такого человека, и тебе хочется быть похожим на него, – предположила она и попала в самую точку. Теперь уже я удивилась.
– Да, все правильно. У нас в интернате работает Ирэна Михайловна, она психолог, ей можно рассказать все, и она поймет, а главное – у нее всегда есть время тебя выслушать. В кабинете у нее тихо, и там нас только двое. Я понимаю, конечно, что у нее, кроме меня и моих проблем, еще сотня таких же трудных подростков, да и дома муж, ребенок, но, когда приходишь к ней, думаешь, что она беспокоится лишь о тебе, задает вопросы, причем не дежурные, а те, которые имеют отношение именно к твоей проблеме, к тебе лично…
– Валя, у тебя были проблемы? И много? Ты извини, что я расспрашиваю…
– Проблема есть, и она в том, что я совершенно одна. У меня никого нет. Остальные проблемы вытекают именно из этой. Я не такая сильная, как другие девчонки. И когда чувствую, что зашла в тупик, что совсем плохо, что дальше идти некуда, даже воздуха не хватает, задыхаешься от жизни, душно в этих стенах и хочется бежать по коридору и кричать, кричать так, чтобы меня услышали, вот тогда я и прибегаю к ней, к Ирэне, и она, увидев меня, уже понимает, что со мной… Я бы очень хотела, чтобы она была моей матерью.
Ева опустила голову. Я поняла, что ей хотелось бы больше узнать обо мне, о моей жизни и, конечно, о моей матери. Это не тайна. Это не признание в убийстве. О своей матери я могу рассказывать часами и все одними и теми же словами… Нехорошими словами.
– Я сказала тебе, что она отдала меня в детский дом, когда мне было три года. Это неправда. Это одна из легенд, потому что правды нет. Есть мама Маша, это моя воспитательница из детского дома, которая однажды рассказала мне, ребенку, знавшему, что у него нет родителей, что у меня есть мать. Это был шок. Я захлебывалась в слезах, так плакала. Но не помню, от радости или от того, что моя мама, оказывается, бросила меня. Нет, таких слов мама Маша не говорила, она просто сказала, что моя мама была молодая и глупая, что у нее не было денежек, чтобы покупать мне пальто и конфеты, и что она, желая мне лишь добра, отдала меня в детский дом. Я потом несколько месяцев провела возле ворот, встречая маму. Как только выдавалось свободное время, бежала к воротам и стояла, смотрела на дорогу… Мама Маша плакала, когда видела меня у ворот. Думаю, она поняла, что совершила ошибку. Стала объяснять мне, что мама далеко, в другом городе, и что она не может приехать. Я не понимала, почему взрослая мама не может приехать, чтобы забрать свою дочь из интерната…
Ева слушала, и по щекам ее катились слезы. Она жалела меня, Ева. А я была счастлива, что могу поговорить с ней о моей матери.
Она рассказывала о своей матери так, словно знала, кто я, и делала это намеренно, раня меня каждым словом, убивая на месте… Удивительно, как иногда складываются жизненные обстоятельства и как сталкивает судьба мать и дочь, и дочь не понимает, почему ее тянет к этой женщине, которую она уже начинает считать своей подругой. Я была для нее просто Евой, девушкой из другой, более благополучной среды, куда ей, казалось, нет доступа, если только она, конечно, не совьет свое гнездо для своих детей и где будет все так, как не было у нее, просто не могло быть. Глядя на нее, заплаканную и расстроенную тем, что она никогда не сможет воплотить свою мечту в жизнь, никогда не поступит в университет и не выучится на психолога, потому что это очень дорого, я не могла, не имела права разубедить ее в этом, дать ей денег и сказать: вот, Валя, смотри на меня, я твоя мама, та самая мама, которая в течение семнадцати лет не навещала тебя, у которой была своя жизнь, где не нашлось места маленькой девочке, и не надо злиться на нее за это, потому что ты ничего не знаешь о ней, обо мне, но я дам тебе денег, я помогу тебе поступить в университет, я дам тебе дом, которого у тебя не было, я даже могу снова уйти из твоей жизни, если тебе неприятно видеть меня, но только постарайся простить меня, я была молода, я ничего не понимала в жизни, и, оставляя тебя в детском доме, я думала, что поступаю правильно, что это единственное решение…
Да, я могла бы так сказать ей, но боялась. Не верила, что ей, в ее семнадцать лет, которые она прожила сиротой, может понадобиться та самая мать, которую она в душе ненавидела и презирала. Я также хотела дать ей и денег, и кров, это так, вот только вместо матери мечтала стать ей подругой, на всю жизнь. Мне было важно, чтобы она увидела во мне прежде всего человека и чтобы она нуждалась во мне, чтобы полюбила меня. Одними разговорами на душещипательные темы здесь было не обойтись. Я собиралась предложить ей, моей неискушенной девочке, нечто другое, невиданное, оригинальное и очень действенное, как мне тогда казалось, – большое путешествие, о котором она и мечтать не могла, странствие долгое, нелегкое и непонятное для моей маленькой дочери, но которое бы помогло ей лучше понять жизнь и, конечно, сблизило бы нас…
Кто бы мог подумать, что мое желание вернуть себе дочь обернется для меня страшной трагедией. Я ждала, ждала, когда же она наконец признается мне, что хочет увидеть свою мать. Только этот мощный стимул мог бы заставить ее принять мое предложение отправиться в далекие края на поиски ее матери, и только так я смогла бы, не выпуская руки своей дочери, добраться до того, кто предал меня и втоптал в грязь мою последнюю любовь… И еще – я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы она, в конечном итоге, никогда, никогда в жизни не поняла, зачем же мы тем летом полетели в Стамбул…
Я, рассказывая Еве о своей матери, вдруг поймала себя на том, что пересказываю ей те мрачные легенды и криминальные истории из жизни моей ветреной мамаши, которые, как мне думается, я сочиняла на протяжении всего своего сиротливого детства сама. Теперь же, вросшие в мою восприимчивую память, они показались мне вполне реальными, даже в какой-то степени завидными, похожими на триллеры или веселые гангстерские истории. Суть всех этих историй сводилась к одному: моя мать, родив меня от первого встречного и бросив дочку еще в родильном доме, связалась с бандитами и оказалась замешанной в разного рода преступлениях: наркотики, убийства, ограбления… Вовремя опомнившись, она завязывает с преступным миром, встречает нормального парня, выходит за него замуж и теперь живет в Москве, у нее двое или трое детей, кажется, она работает кассиром в метрополитене, а ее муж водителем троллейбуса.
– Откуда у тебя такая информация? – удивилась Ева. Глаза ее блестят, она как-то странно улыбается, словно не веря мне. А мне и самой смешно, потому что я и понятия не имею, откуда мне все это известно. Уж точно не мама Маша мне рассказала. Но я наверняка знаю одно – мама Маша поддерживает связь с моей настоящей матерью и следит за мной с момента моего рождения, и это она настояла, чтобы я, еще малюткой, оказалась именно в том детском доме, где работает она сама. Значит, мама Маша и моя мать знают друг друга давно, много лет.