Почему следователь решил, что ее убил я? Следователь явно не психолог. Он просто идиот. И он ничего не знал ни о моей жизни, ни о нашей с Лорой жизни (той, что существовала только в моем воображении), ни о жизни Лоры с ее двумя (тремя? может, больше?) мужчинами.
Он сказал, что ее муж, Егор, в командировке. Это не так. И я отлично это знал, как знал многое, касающееся этой семьи. Повторяю, заурядной семьи. Но кто бы мог подумать, какое густое и зловонное варево человеческой жизни кипело здесь и выплескивалось через край, обжигая всех, всех…
Я знал, я чувствовал, что рано или поздно это случится, и кто-то из них двоих, из этих неврастеников, решится на это. Достаточно крепко выпить и вспомнить ту боль, что причинила Лора, чтобы прийти к ней с пистолетом и выстрелить… В голову. Вероятно, либо Гора, либо Вик, Виктор, ее любовник, можно даже сказать, второй муж, сделали это. Все, вся семья, включая свекровь Лоры, мать Горы, знали о существовании Вика (как и о существовании мальчика по имени Саша, которому она морочила голову вот уже полгода), но жизнь продолжалась…
Снаружи это были всего три окна на первом этаже кирпичного дома, заросшего плющом, а зимой ощетинившегося металлической сеткой с набитыми гвоздями – для этого самого плюща. Или дикого винограда. Я не знаю. Но летом в квартире Ступниковых всегда царил зеленый полумрак. Как в беседке.
А внутри – запущенное жилье: две с половиной комнаты, маленькая кухня, крохотная ванная комната. Пыльная неуклюжая мебель, крашеный пол (тот, кто его красил, даже не потрудился сдвинуть мебель, и видны были мазки краски, криво очерчивающие пианино, диван…), пожелтевшие кружевные занавески на окнах, зеленая толстая бархатная скатерть с пятнами чернил, помады и клея, продавленные кресла. В серванте, за мутными стеклами – такой же мутный, безрадостный хрусталь.
Когда я в первый раз появился здесь, я и предположить не мог, что это неприглядное и грязненькое жилище станет моим вторым домом. Тем более что я ценю чистоту, порядок, и моем собственном доме все иначе: я просто болен чистотой. Не знаю, обратили ли внимание Ступниковы на выражение моего лица, когда я впервые перешагнул порог их квартиры, но я-то знал, что его исказила гримаса брезгливости и отвращения. Я даже не помню, под каким предлогом я попал туда впервые (извините, у вас не найдется луковицы?), но цель моя была ясна и чиста: я хотел поближе рассмотреть Лору.
Их квартира долго пустовала, а я все эти годы много путешествовал, ездил по стране, писал рассказы, статьи и очерки для разных издательств, журналов. Когда же вернулся, то сразу понял, что квартиру купили и в ней поселилась семья. Первое время меня раздражал шум за стеной: передвигали мебель, вколачивали гвозди в стены, иногда работала дрель… Они обустраивались. Потом стало сильно пахнуть краской – вероятно, тогда-то Валерий Сергеевич, отец семейства, и покрасил полы, считая лишним передвигать мебель снова, особенно тяжелое пианино.
С соседями мы познакомились, столкнувшись на лестничной площадке, я представился, сказал, что они всегда могут рассчитывать на мою помощь, словом, был любезен, улыбчив, хотя на самом деле ничего, кроме беспокойства, такое соседство не сулило. Обыкновенная средняя семья: Аля, она же Алла Николаевна, стоматолог, сорокалетняя пухлая женщина с копной спутанных густейших соломенных волос, красивыми карими глазами и быстрой картавой речью; Валерий Сергеевич, наладчик на швейной фабрике – крупный брюнет, спокойный, равнодушный, с вечно сонным выражением лица – почему-то нравился женщинам… И только их дочь – восемнадцатилетняя Лора освещала все вокруг, заставляла мир вертеться вокруг ее стройных ножек… Невысокая, хрупкая, с тонкой костью, а потому не кажущаяся худой, с очень прямой спиной, как у балерины, белой кожей и густыми, в мать, волосами ярко-медного оттенка. Огромные глаза ее смотрели на мир с вызовом и презрением. Полная верхняя губа, капризная, мягкая, возбуждала мужчин, делала их слепыми и глухими и одновременно страстными, склонными к безумствам и даже суициду. Но обо всем этом я узнал позже… Первое же наше знакомство произошло во дворе, где Лора поджидала мать, чтобы отправиться в магазин за покупками. Солнце играло ее золотыми локонами, длиннющие ресницы медленно поднялись, и Лора посмотрела на меня, вышедшего из дома с мусорным ведром, надменно, как королева Марго.
– Привет, я ваш сосед, меня зовут Михаэль. А тебя?
Я понимал, что старше ее лет эдак на двадцать, но никогда не чувствовал себя зрелым, старым, а потому повел себя с ней, как ровесник. К тому же мне было интересно, как отреагирует на мое приветствие эта маленькая королева.
– Меня зовут Лора. Предки говорили о тебе. Ты – писатель?
– Да… – неуверенно проговорил я, в душе боясь отпугнуть молоденькую, с насмешливым взглядом соседку. Вряд ли ей понравится общаться с человеком, на котором как будто стоит клеймо серьезного писателя. Обыватели склонны думать, что с писателями вообще опасно общаться – поговоришь, а он потом твой разговор быстренько так на бумагу… Или расскажешь какую-нибудь тайну, а он потом впишет ее в свою книгу…
– Интересно. Никогда не видела живых писателей.
– Что, все больше мертвых? – идиотски пошутил я, как шутил уже не один год, слыша подобные реплики.
– Нет, – серьезно произнесла Лора, – и мертвых тоже не видела. И вообще, я не понимаю, как это можно вот так… писать… Вы свои сюжеты берете из жизни?
Я понимал, что она искренне интересуется мной и моим ремеслом, но вопросы ее ничем не отличались от вопросов всех тех, с кем мне приходилось беседовать до той поры. Она была такая же, как все.
Я все это пишу сейчас потому, чтобы было понятно, что Лора была обыкновенной девушкой, а потом обыкновенной женщиной. И прошло уже много времени с тех пор, как мы были знакомы, а я так до сих пор и не понял, почему именно она последние пять лет занимала все мои мысли и чувства… И почему она была мне так интересна. Возможно, стань она моей любовницей, я сразу остыл бы к ней, потерял интерес, перестал бы обращать на нее внимание. А так, испытывая по отношению к ней постоянный любовный зуд и изнемогая от желания, я делал все возможное, чтобы хоть как-то приблизиться к ней, стать частью ее сумбурной и нелепой жизни… Вероятно, я был влюблен в нее, но разве так я представлял себе любовь? И разве такой должна была быть моя возлюбленная? Я пытался разобраться и делал все возможное, чтобы моя страсть и нежные чувства были разоблачены мною же, чтобы я разочаровался наконец в ней и она ушла из моего сердца. Но чем ниже и преступнее бывали ее помыслы, тем сильнее заводился я, порой едва сдерживаясь, чтобы не признаться ей в любви.
Конечно, я лукавлю, говоря о любви. Она появилась много позже. А тогда, в те августовские дни, когда я только познакомился с Лорой, мне не хватало вдохновения, я знал, что мне надо начинать роман, я был захвачен идеей написания даже не просто романа, а саги о семье, причем о семье обыкновенной, рядовой, мне хотелось показать, что даже в таком болоте можно найти жемчужину, и этой жемчужиной как раз и должна была стать Лора…
Я снова ушел от темы. Да, я искал вдохновения, мне хотелось работать, уйти с головой в роман и погрузиться в мир своих фантазий, но простых «здравствуйте – до свидания» с членами выбранной мною семьи было явно недостаточно. И тогда я понял, что ради творчества, ради такой благородной цели, как написание романа, я имею право воспользоваться тем, что уже много лет не давало мне покоя… И я сделал это».