Позднему ребенку – Даше – пришлось несладко. Было ей в те времена чуть меньше, чем сейчас Тарасику. Возраст сложный и противоречивый. Амбиции, внушенные мамочкой, то и дело разбивались об острые края жизненного многогранника. Вот тут-то и выплыла монументальная фигура ее тетушки, сестры ее покойного отца. И все мгновенно определилось, встало на свои места. Мамочка за полгода, не без усилий все той же Веры Ивановны, покатилась по наклонной в ряды шатающихся по городу безработных алкоголиков. Дашка, правда, успешно окончила школу и даже институт. Но тлетворное влияние тетки не обошло стороной и ее. Она превратилась в законченную, прожженную, циничную суку. И хотя Тарасик усиленно подбирал слова, пытаясь в более лояльных выражениях определить ее сущность, я-то уже доподлинно знала, кого выпестовала Острякова Вера Ивановна...
– Она нас здесь ждет. Сюда Васька Черный не заходит. Здесь ему запрет. Хотя его ребят я рассмотрел в джипе на дороге... – шептал мне Тарасик, старательно прижимаясь к одичавшим кустам малины и делая мне знак с такой же аккуратностью следовать за ним.
– Ишь ты, следопыт. Я вот ничего не сумела рассмотреть. Слушай, а Вася Черный отчего такой идиот? Он что же, не догадывается, что на своей груди иуду пригрел? Не делай таких глаз, это я про тебя, про тебя. – Малиновый куст, выпущенный моим проводником, больно стеганул меня по лицу, заставив выругаться. – Или ты наврал мне все, Тарасик-Карасик?
– Я вот тебя сейчас брошу здесь и уйду, а ты как хочешь, так и выбирайся из всего этого навоза, дура! – зашипел он гневно. – К тому же я его ни в чем не предал. Велено было пушку тебе продать – продал. Велено было на Дашку вывести – я тебя к ней через пару минут доставлю. А то, что я тебе тут наговорил по дороге... Это, знаешь ли, все такая херня, что откреститься от нее мне как два пальца об асфальт. Кому он поверит, по-твоему? То-то же! Ты в его глазах всего лишь самоубийца истеричная, которую мужик бросил в кризис межсезонья...
– Как-как-как?! – У меня даже ноги подкосились при этих его словах. Эту фразу частенько любил говаривать мой Незнамов, в то время еще мой. Шутил, целовал меня, заставлял встряхнуться, называя старушкой, застрявшей в межсезонье бабьего века... – Ты где это слышал?! Кто с тобой говорил об этом?!
– Даша, – лаконично ответил он, и почти тут же прямо перед нами возникла дверь черного хода. – Все, пришли...
Тарас толкнул тяжелую дверь, и она легко подалась. Не видя из-за его спины, что там, за дверью, я изо всех сил вытянула шею и судорожно попыталась сглотнуть. Но лишь корябнула сухим языком по небу. Надо же, как я волнуюсь. Кто бы мог подумать, что моя решимость так быстро испарилась по мере приближения к опасной особе по имени Дашка. Даже ненависть моя, прежде вспыхивавшая всеми цветами радуги, конфузливо перешла на черный и белый цвета, предавая меня и все то, ради чего я сюда приехала...
– Чего ты? – позвал меня Тарас из глубины бездонного затхлого зева темного коридора. – Иди сюда!
Я вошла. Минуты три стояла зажмурившись, пока глаза попривыкли к темноте. Затем принялась оглядываться по сторонам, пытаясь рассмотреть, куда судьба сподобилась спровадить меня на сей раз.
Холл был огромным. На другом его конце виднелась фронтальная входная дверь в окаймлении стрельчатых окон, занавешенных грязноватым, давно не знавшим стирки тюлем. Никакой мебели, даже стула или колченогой табуретки. Только голые стены с выцветшими обоями. Двери комнат, которых я насчитала четыре. И крутая лестница, ведущая наверх.
– Тебе туда, – проследил Тарас за моим взглядом. – А я ухожу.
– Как уходишь?! – Если честно, то мне было боязно оставаться одной в этом жутковатом месте. Пусть паренек и был из вражеского стана, но на настоящий момент даже его присутствие мне было приятно. Какая-никакая, а все живая душа. – А как же я?!
– Тебе наверх. Тебя там ждут. Иди. – Тарасик потоптался на пороге, теребя кованую ручку тяжелой дубовой двери, и как-то нехотя, скороговоркой пробормотал: – Не будешь дурой, завтра уже будешь смеяться надо всем этим. Это все покажется тебе анекдотом, не более того. Все, иди и глаза на меня не таращь...
Он беззвучно прикрыл дверь. Я снова крепко зажмурилась и почти тут же услышала легкие шаги над своей головой.
Тихие, вкрадчивые, напоминающие скорее шелест листвы, тронутой легким ветром. Но это были шаги. Они завораживали монотонным постукиванием каблучков по половицам, словно огромный бубен шамана, чарующий и зовущий к столбу жертвоприношений. Они звали меня наверх, заклинали прислушаться к их магическому ритму.
И я, словно жертвенная овца, поплелась на этот колдовской перестук. Спина взмокла, влепив в себя тонкую ткань футболки, словно вторую кожу. Сердце отчаянно колотилось, отдаваясь почти болезненными толчками крови в висках, запястьях и под коленками.
Господи, я прошу тебя только об одном!.. Только об одном... Не дай мне показать своей слабости, что накрыла меня сейчас адреналиновой волной, заставляя дышать с подсвистом и ненавидеть уже самое себя, а не всех виновников моего теперешнего состояния. Откуда такая слабость?! Откуда это постыдное желание развернуться и бежать сломя голову прочь?!
Забыть обо всем. Начать все сначала. Забыть, забыть, забыть...
Помоги мне, господи! Помоги преодолеть мою слабость, трусость и еще ты знаешь что, ведь ты все видишь, все знаешь обо мне!.. Даже больше, чем я сама о себе знаю! Только помоги мне вновь обрести силы!!!
Это случилось. Силы вновь вернулись ко мне. Они вытеснили из меня всю эту паточную обволакивающую дрянь, называемую малодушием. Это случилось молниеносно, шарахнув яркой вспышкой по глазам и бешеным выплеском крови в лицо. Это случилось при первых же звуках ЕЕ смеха. Мелодичного, до отвращения и до тошноты благозвучного. Он прозвенел рождественским колокольчиком над моей головой, заставив застыть на месте с поднятой для очередного шага ногой. И почти тут же я поняла, зачем я притащилась в это чудовищное место, где были погребены несколько лет назад все радужные мечты о светлом будущем двух женщин: зрелой и совсем юной. Я поняла это и почти тут же вздохнула с облегчением.
Убить я ее не смогу, это точно. К тому же юный провидец подсуетился и лишил меня подручных средств. Но вот стереть с ее лица улыбочку, заставить захлебнуться своим гнусным зазывным смехом и забыть его на веки вечные – это, думаю, в моих силах.
Итак, все снова встало на свои места. Моя растревоженная ненависть снова дала о себе знать, вернув мне утраченные было силы и заставив поднять подбородок повыше.
Я была готова к бою и совершенно искренне надеялась, что на этот раз я его не проиграю...
– Ты все такая же линялая истеричка, – самоуверенно начала Дашка, стоило мне подняться на площадку второго этажа и встать напротив нее. – Год прошел, а все то же. Тусклые волосы. Макияж никакой. Прикид тинэйджера вшивого. Витка, ты никогда не научишься быть женщиной. Никогда.
Мне бы очень хотелось возразить ей, ответив чем-нибудь таким же хлестким и по поводу макияжа, и по поводу волос, и по поводу всех остальных прелестей. Но я не могла. Не потому, что слова завязли в горле, нет. А потому, что это было бы неправдой. Грубой, по-детски мстительной ложью.