Не в пример Кротову Незнамов не поинтересовался моими ощущениями. Он всегда очень хорошо меня чувствовал. Он откинулся на спину, заложил руки под голову и в угрюмом молчании принялся высверливать взглядом потолок. Мне говорить тоже не хотелось. Но в отличие от него ничего интересного в потолке я не находила, я смотрела на него. Знакомый родной профиль с прилипшими ко лбу взмокшими волосами. Сумрачно сведенные брови. Так хотелось провести по ним ладонью, согнать печаль нежным поцелуем. Но сделать этого я не могла. Что-то ушло, ушло безвозвратно, воздвигнув между нами стену. И как бы нам хорошо ни было вместе, быть вместе нам было уже не суждено.
– Черта с два, дорогая, я тебя кому-то теперь отдам! – злобно процедил он минут двадцать спустя, как всегда расшифровав мое молчание. – Кротову удалось подмять меня под себя, виной тому была моя шальная юность. Слишком много компромата было у этого мерзавца на меня, чтобы я попытался оказать ему сопротивление, но теперь... Все будет по-другому!
– Как? – Мне бы очень хотелось знать, что вообще возможно спасти в данном случае. Я-то чувствовала, что спасать уже было нечего, все погибло. – Как будет, Сема?!
– Я еще не знаю как, но мы с тобой будем вместе. Мы должны вместе с этим справиться, понимаешь?!
Боже, сколько злости в его голосе, неужели он сожалеет о чем-то? Сожалеет, что сделал мне больно? Верить в это было непростительной слабостью, малодушной уступкой. Я это очень хорошо осознавала, но внутри отчего-то так сладко и обнадеживающе заныло...
– Я все расскажу тебе, милая. Все! И не тебе, только не тебе одной решать, как поступить с нами. Как бы ты ни восприняла мой рассказ, знай – я не откажусь от тебя ни за что! Я буду бороться за свое место в твоем сердце, я снова отвоюю его! Сейчас тебе сложно. Столько всего произошло. Но мы с тобой в одной лодке, Витка, в одной лодке! И мы должны выгрести.
– Но лодка давно дала течь. Неизвестно, куда плыть. Кругом огромные волны. А спасательный круг только один. Как поступишь, Сема? – подхватила я его патетический настрой. – Помнишь, как в песне: «...а кислорода не хватит на двоих, мы лежим в темноте...»
– Но там также сказано, что у нас на двоих с тобой одно дыхание, милая! Разве ты этого не помнишь?! У нас с тобой так же. Мы с тобой – единое целое. Нас нельзя разлучить, прошедший год тому подтверждение. Ты всегда помнила меня, а я выжил лишь потому, что ты жила. Поверь мне, девочка! Умоляю, поверь. Последний раз. И мы со всем справимся.
Боже правый! Сколько искренности в голосе, сколько мольбы. Не жалкой, нет. Скорбной, исполненной невыплаканных слез, безнадежной обреченности. И так... так хорошо было от этого. Не было притворства, не было ничего, кроме щемящей грусти. И я уткнулась ему в плечо и заплакала.
– Что ты, девочка моя! Ну что ты! – Семен обнял меня, прижался ко мне и вдруг задрожал всем телом. Я даже не сразу поняла, что это рыдания. Что он, как и я, плачет, зарывшись лицом в мои волосы, и шепчет что-то неразборчивое.
– Семочка, ну что ты! Что ты!
– Я... я так счастлив! Я так счастлив, что ты рядом. Что есть человек, которому можно довериться, не фальшивить.
Он принялся гладить меня по плечам и спине, в точности повторяя каждое мое движение. Мы что-то шептали друг другу, всхлипывали, целовались и снова плакали. Наши слезы смешивались, сливались, принося ощущение свободы и очищения. Наши души жаждали покоя, нашим телам хотелось любви. Мы дарили ее друг другу, изнемогая, опустошаясь и возрождаясь заново.
Когда на улице начало смеркаться, мы уже ничего не могли говорить друг другу. Лишь лежали, слившись в единое целое, и наслаждались безмятежностью. Тихой, теплой и радужной, словно солнечный зайчик. Так хотелось верить, что этого у нас теперь никому не отобрать. Так хотелось верить...
Уникальной способностью наступать на одни и те же грабли господь меня сподобил сверх всякой меры. Сколько меня, дуру, ни учила жизнь, сколько ни подсылала ко мне вероломных изменников, чтобы развить у меня иммунитет к подобным индивидуумам, ан нет – не получается. Не смогла судьба наградить меня невосприимчивостью к лживым обещаниям, не получилось у нее вдолбить мне в голову простейшую истину: предавши раз – предаст снова. И я, развесив уши, верила, верила, верила...
Вот и с Незнамовым...
Эта, простите, тварь опять ухитрилась все испоганить. Пока я задыхалась от безудержной нежности, пока млела в его объятиях, забыв обо всем на свете, глаза мои ничего не хотели видеть, уши слышать, а сердце вещать. Но приступ чувственной лихорадки пошел на убыль, и наступило время сомнений.
Куда, интересно, он уходит дважды в неделю на три-четыре часа? Почему, когда ему звонят на мобильник, он резко сворачивает разговор, почти грубо набрасываясь на абонента? Почему так настаивает на моем затворничестве? Прошел почти месяц моего пребывания в его доме, а новостей из города N, где остался труп убитого мной Кротова, так и нет? Или меня осознанно держат в неведении?
А тут еще этот конверт...
Я не помню, зачем вышла в сад. То ли надоело сидеть в одиночестве в гулких полупустых комнатах. То ли воздуха глотнуть свежего захотелось, благо вечерние сумерки неожиданно принесли освежающую прохладу. Одним словом, я просидела в плетеном кресле на заднем дворике часа два, почти не заметив, как прошло время. Потом встала, вошла в дом с черного хода и тут обнаружила парадную дверь открытой. Точно помню, что, выходя, я ее запирала. Чтобы убедиться, что она закрыта, долго трясла за ручку, проверяя прочность запоров. И тут вдруг она оказывается приоткрытой сантиметров на десять.
– Семен! – громко позвала я, надеясь услышать в ответ его голос. – Семен!
Он не ответил. Я снова заперла дверь, и вот тут-то и обнаружился этот самый конверт. Белый бумажный прямоугольник лежал на кафельных плитках пола в холле, приковывая к себе взгляд. Я взяла его в руки, повертела из стороны в сторону. Посмотрела на свет и решительно надорвала.
– Чертовщина какая-то!
Он был пуст. Ни письма, ни записки, ни какого-либо клочка бумаги в нем не было. Пустой заклеенный конверт, адресованный Якименко Ивану Петровичу, проживающему на улице Скуратова в доме номер восемь. Дом, в котором я сейчас находилась, был под номером восемь и стоял на улице Скуратова. Но вот кто такой Якименко Иван Петрович?
Может, это прежний хозяин, который продал моему Незнамову дом и уехал. Или ошибка в адресе. Соседний по респектабельности не уступает этому, только номер его десять. Может, там этот Якименко живет? А что, если... Господи, о таком мне думать не следовало. Стоило только моим мыслям ворохнуться в этом направлении, как холод вполз в сердце и началось...
– Дура, дура, трижды дура!!! – ругала я себя, мечась по комнатам, выдвигая и задвигая полупустые ящики шкафов и тумбочек. – Они и его убили, наверное! Он тут жил, а они его убили!!! А теперь скрываются ото всех... Нет, не получается...
В общем, к моменту приезда Незнамова я была на грани безумия. Версий, оправдывающих появление пустого конверта на пороге этого дома, у меня было с десяток. Причем одна другой круче по сюжету.