А что делал злодей?..
А Логинов тем временем наблюдал и готовился. К чему? Он сам не мог знать наверняка. Например, он не знал о моих чувствах к Лукашину. О том, что меня связывало с полковником. О том, каким боком во все это дело влез компьютерный диск. Все остальное для него было более или менее ясно.
Итак, Лукашин убирает свидетелей и планомерно подводит меня к тому, чтобы я оказалась в отчаянии, вернулась в их город и созрела для того, чтобы убить Вадима Логинова. Похищение Славки оказалось как нельзя кстати. И Ваське очень помогли смонтированные фотографии, которые он мне продемонстрировал. Он был уверен, что я выстрелю. Я не могла не убить Логинова, потому что прежде всего я была матерью. А уже потом я была всем остальным: умной женщиной и законопослушной гражданкой, которой держать оружие в руках было противопоказано.
Лукашин ошибся в расчетах. Как он ошибся много лет назад, подкопав опоры земляного мостика, так ошибся и теперь. Он не подумал о том, что я начну подозревать всех подряд и перестану доверять всем сразу.
Мне с самого начала не понравилось, что в момент пропажи диска из нашей квартиры там не был стронут с места ни один предмет. А во время последнего визита квартира была перевернута вверх дном... Вывод? Либо это действовали два разных человека, либо действия одного и того же были несколько спонтанными. Сомнения были посеяны и дали затем неплохие всходы.
Затем – машина... Ни один уважающий себя преступник не станет совершать преступления на собственном транспортном средстве. Логинов не был идиотом, так, во всяком случае, мне его обрисовал сержант. Заявления об угоне тоже не было. Что это значит? Либо машину его кто-то удачно использовал, и он не знал об этом, что маловероятно. Либо кто-то очень удачно подставил его. Это было еще одним сомнением...
Далее: Лукашин не спросил у меня о приметах моего сына, потом объяснив это тем, что видел его на фотографиях. Когда же мне сделалось плохо при виде Славкиных связанных рук на снимке, то Лукашин начал сразу успокаивать меня тем, что сфотографирован Славка был лишь предыдущим днем. Когда же Лукашин успел на них посмотреть?..
Короче, сомнений у меня как на его счет, так и на счет Логинова была уйма. Не доверяла я никому. Этому еще способствовал тот факт, что накануне дня разборок они по очереди побывали у тети Сони и каждый поинтересовался мною и, как бы вскользь, друг другом.
Я начала прозревать, что ребята затеяли друг с другом нехорошую игру. Как не вовремя узнала и о том, что Валик остался жив и не погиб под земляным обвалом.
Правда, в пользу Логинова говорило кое-что...
– Что? – Настя обеспокоенно заворочалась на больничной койке, одновременно пытаясь втиснуть палец под бинт на виске и почесать зудящую кожу.
– Ну, например, то, что он никак до сих пор не проявил себя. Ни с хорошей, ни с плохой стороны. А Лукашин... Всего в нем было слишком. И любви его, и заботы. Видела бы ты, как он пистолет мне совал в руки!.. То еще было зрелище. Словно боялся, что я передумаю. И еще...
– Что, Шурик? Не томи ты, и так тошно! – Насте все же удалось почесать свой наголо бритый висок, и она блаженно заулыбалась. – Что еще говорило в пользу твоего Логинова?
– То, что полковник был именно на его стороне, – высказала я все же вслух то, что давно вынашивала в душе. – Я могла сколько угодно орать и стрелять в него. Могла сколько угодно подозревать и называть его предателем. В глубине души я была уверена в том, что это глубоко порядочный и сильный человек. А такие... Такие на подлости не способны и не будут просить о помощи у подлецов. Вот так-то, Настюха!
Я погладила ее по руке и попыталась сунуть ей в рот трубочку, торчащую из литрового пакета с апельсиновым соком. Но Настя оставалась Настей. Невзирая на тяжелое ранение, на долгое беспамятство и почти полную недвижимость, она мгновенно уловила запах жареного. Широко распахнула припухшие от лекарств и ранения веки, подозрительно впилась в меня взглядом, чем заставила покраснеть до самых ушей, и тут же, без переходов и вступлений, забросала меня вопросами:
– Ты чего, влюбилась, Шурик, да? Можешь не отвечать, и так вижу. А как же Виктор? С ним что же, все? А дети? Что они?
– Настя! – я конфузливо мотнула головой, застыдившись и ее вопросов, и должных последовать ответов, которых она от меня ждала. – Ну что ты зачастила, в самом деле! Что – Виктор? Виктор... Виктор выздоровел и улетел с женой и дочками отдыхать куда-то за границу. Я навестила его перед выпиской и попыталась все объяснить про нас с ним. Ну... ты понимаешь, да?..
– Понимаю, чего же тут не понять. – Настя попыталась было фыркнуть, как прежде, но тут же сморщилась от боли. – Вот сволочь! Надо же, как меня приложил!.. До сих пор болит...
– Виктор все понял. И мне кажется, что он где-то даже обрадовался. – Я встала, поправила под спиной Насти две подушки, взбила их повыше и подошла к окну, за которым набирала силу золотая осень. – Осень... Красиво как, Настька! Давай поправляйся быстрее...
– Еще пару недель постельного режима, – обреченно вздохнула она и тут же опять хитро спросила: – А что за спешка? Свадьбу, что ли, решили играть?
– Скажешь тоже – свадьбу! – Я рассмеялась, не поворачиваясь к ней и все еще продолжая любоваться нежным трепетом листьев старого клена, чуть тронутых по краям золотом. – Какая свадьба, о чем ты? Так... небольшая шумная вечеринка... Ты да я, да мы с тобой...
– А почему шумная-то? Надо, чтобы все было чинно! Не молоденькие уж, поди, – Настя обеспокоенно ворохнулась на больничной койке. – Дети-то что?
– Дети рады. Собираются уезжать в город, где Вика с отцом жили все последнее время. – Я села на стул рядом с Настей. – Все хорошо, Настя! Кошмар закончился. Лукашин в тюрьме. Виновный наконец-то наказан. Славка дал мне клятву, что никогда и нигде больше не будет играть на деньги... Вика... Славная девочка. Представляешь, ни с того ни с сего начала называть меня мамой.
– А ты что? – Настя довольно заулыбалась.
– А мне приятно! Никогда у меня не было дочери, а тут – появилась... И называет так нежно меня – то мамулей, то мамочкой... Славно же, Настя! И чего это я на нее так взъелась тогда?
Я взяла в свои руки Настины горячие пальцы и чуть сжала. Какое-то время мы молчали, потом она не вытерпела и все же спросила:
– А что он?
– Кто?
– Ну... полковник твой... Что он?
– Он?.. – Что ей было ответить, я не знала.
А действительно – что он? А ничего! Его теперь уже нет. Есть мы – единое целое и неразлучное.
Иногда спорим, иногда шумим, иногда поругиваемся. Сейчас он, например, стоит за дверью и терпеливо дожидается окончания визита в больничную палату к моей соседке, которая сумела-таки стать моей настоящей подругой. Наверняка злится, может быть, даже психует, что визит затянулся, и что меня нет сейчас с ним рядом, и что он не держит меня за руку...