– Ага! – Тишаков самодовольно улыбнулся, польщенный ее похвалой. – А что касается широкого захвата, Лия Андреевна... Так ведь на нас на каждом по десятку дел висит. Приходится так крутиться, что есть-пить забываешь. А можно мне чаю?..
Чаю так чаю. Лия наполнила чайник свежей водой и поставила кипятить. Загремела чашками, блюдцами. Достала печенье, молодец Гольцов, постарался, купив и его тоже. Открыла баночку апельсинового конфитюра и, поставив все на стол, пригласила Тишакова.
– А вы? Вы чай не будете?
– Не до того мне, Сережа.
Но к столу она все же присела, не из гостеприимства, нет. Для того, чтобы глаза его видеть, когда станет ему следующий вопрос свой задавать.
Он многое рассказал ей. Многое из того, что узнал, но не все. И это последнее то ли приберег напоследок, то ли вообще не собирался с нею этим делиться. Она так не хотела. Она хотела знать все!
Лия терпеливо наблюдала за тем, как Тишаков черпает ложкой прямо из банки конфитюр и ест его, жмурясь от удовольствия, и запивает его чаем, вприкуску с печеньем. Потом терпеливо наблюдала, как он доливает себе кипятка из чайника. Разбавляет крепкой заваркой и долго и методично размешивает сахар. И таскает потом из вазочки печенье за печеньем. Пускай насладится. Она не против. Он сегодня же не просто так к ней явился. И не для того, чтобы больно ей сделать. Хотя и думает именно так. Дуралей...
Он ведь спасать ее сегодня явился, сам о том не подозревая. Спасать ее от самой себя. От мыслей ее гадких и отвратительного чувства вины, с которым она прожила и промучилась так долго.
– Спасибо, вкусно, – только и успел вымолвить Тишаков, покончив с чаепитием.
И уж после этого она в него и вцепилась.
– Итак, ты разжился графиками дежурств, чтобы припереть парня к стенке и вызвать его на откровение. Так?
– Так? – Тишаков как-то сразу потух, видимо, понял, что будет дальше.
– А какие козыри должна я иметь на руках, чтобы ты рассказал мне все, Сережа?
– Я? Я и так, Лия Андреевна... Я и так был предельно откровенен с вами... – замямлил, заюлил сразу он, и глаза моментально в стол опустил и принялся ложкой в пустой чашке позванивать.
– За что благодарность тебе в личное дело, дорогой! – усмехнулась она догадливо. – Ты умолчал только об одном...
– О чем же? – Он знал о чем, потому и не поднял глаз.
– О том, что рассказала Надин охраннику, когда мой бывший муж шел от такси к подъезду. Что, Сережа? Что?..
Ох, как тяжело было говорить ей правду! Она видела, что ему тяжело. И вздыхал, и придумать чего-нибудь пытался. Потом тут же по ходу соображал, что Лия может сама у Надин спросить, и тогда он снова не в фаворе будет. Только-только отношения удалось наладить. Зачем же было все портить? А сказать было как?! Она же хорошая очень, Лия Андреевна. Добрая и порядочная. А он ей такую грязь на голову, да? Уж лучше кто-нибудь еще, а не он. Кто-нибудь, кто займется этим делом, снова начиная копать то давнее.
Но Лия Андреевна, она же не отступится. И не выпустит его до тех пор, пока не вытрясет все из него. Ума у нее и проницательности на троих таких, как он, щеглов! Вот как только эта мразь могла ее так долго обманывать, непонятно...
– Она сказала, что вот идет красавец-мерзавец! Так и срифмовала прямо, – начал неуверенно Тишаков, не осмеливаясь глядеть на Лию. – Весь такой из себя чистый и непорочный. Шатается тут, жену бывшую навещает, а на самом пробу ставить негде.
– И еще что?
Это снова была присказка. Ох, и мастак же был Тишаков заговаривать зубы, уходя от главного.
– И еще... Что та девка, что полтора года назад померла в квартире Гольцова, всю дорогу только с этим чистоплюем сюда и шастала... Как уедет жена из дома, так он с ней сюда...
Гольцов сидел, сгорбившись, на стуле возле газовой плиты и ел суп прямо из кастрюли. Жадно ел, по-мужски звучно прихлебывая, не забывая откусывать хлеб от большого куска, зажатого между безымянным пальцем и мизинцем правой руки.
– Шницель с гречкой будешь? – спросила Лия, отталкиваясь от притолоки, где она незамеченной простояла минут пять.
Гольцов вздрогнул от неожиданности, поднял на нее побитый взгляд и молча кивнул. Лия кинулась к плите, засуетилась, подогревая гречку, заново обжаривая шницеля. Выложила все в тарелку и демонстративно поставила на стол. Ну, не в тюрьме же, в самом деле, чтобы так вот хлебать из кастрюли, сидя посреди кухни.
– Может, скоро там и окажусь, – огрызнулся он беззлобно, но к столу все же подвинулся и даже нож с вилкой в руки взял. – Видишь, что делается! Сначала одна погибает. Потом вторая на грани. И все у меня! Все в моей постели! Подумать только, будто там медом намазано, что их разбирает умирать именно там!.. Узнала что-нибудь в отделении?
– Ага. – Она любовалась его усталой жадностью до еды, любовалась тем, как он нетерпеливо терзает шницель, быстро сует кусок за куском в рот и глотает, почти не разжевывая. – Много чего узнала я. А еще больше узнал Сережа Тишаков.
– У-умм, – закивал Дима, не прекращая своего занятия. – Я говорил тебе, что малый ушлый. Где-нибудь что-нибудь да раскопает. Что он узнал в Сытниково?
Про Сытниково Лия рассказала ему в двух словах. Собственно, и рассказывать было особенно нечего. У всех троих имелось алиби, подтвержденное директрисой детского дома. Вскользь упомянула о догадках Тишакова относительно золотой безделушки и старого шелкового халата. И под конец спрашивает:
– А почему ты не интересуешься тем, что я узнала о твоем деле? Правильнее, о твоих делах? А, Дим? Неужели неинтересно? Никогда не поверю!
– А чего мне интересоваться! – воскликнул он с фальшивой радостью и отодвинул от себя опустевшую тарелку. – Мне впору сухари сушить! Надо же, такая, блин, засада! Ни одно, так другое. Ни другое, так третье!..
Лия быстро все убрала, поставила посуду в раковину – не до того теперь – и, тихонько подкравшись к Гольцову сзади, обняла его.
– Димочка мой... Все будет хорошо, поверь... – Она с нежной осторожностью поцеловала его в затылок и потерлась о его макушку щекой. Надо же, и у нее получалось быть ласковой, а она думала о себе совсем, совсем иначе. – Все будет хорошо! А ты где был так долго? Не позвонил!
– Дома я был, – выдохнул он с печалью, взял ее ладонь и несколько раз прижал ее к губам.
– Не было тебя дома! Я звонила в дверь! Ты не открывал!
– Да не в этом доме. А в том, что стоит заколоченным. Образно, конечно... Пустует мой дом, одним словом... А там телефон давно обрезан за неуплату.
– А мобильный?
– Мобильный в машине, – ответил Гольцов не совсем уверенно, то ли врал, то ли чего-то недоговаривал. – Так что будет хорошо? Мне что-то удалось пропустить, а, котенок?