– Но вы должны меня понять, должны. – Полина металась за его спиной по кухне, пытаясь поймать его взгляд. – На меня столько всего свалилось! Сначала это преступление, которое совершено было три года назад… Потом эта женщина… Антон ведь любил ее. Вы знали об этом?
– Нет, – буркнул он.
– Вот. И никто, кроме них не знал наверное. Затем тетя Полина. Как вы думаете, Сергей, что я должна была чувствовать, когда в ее убийстве обвинили моего Антона?! Что?!
– Не знаю, – пожал он плечами.
Конечно, представлял приблизительно, каким ударом это для нее явилось, но ведь и его это коснулось.
– Я… – удавленным голосом начала Полина. – Я сейчас впервые говорю об этом вслух. Впервые, как нашла в себе силы не верить, что это он все сделал. Я только вам…
– Спасибо! – снова выплюнул он с сарказмом.
– А, как хотите, но я все равно скажу.
Она угомонилась, наконец, перестав метаться, села к столу и начала говорить с такой болью, что он не хотел, да почувствовал в душе что-то напоминающее сочувствие.
– Я просто несколько дней тоже была мертва, – подвела черту под своим рассказом Полина. – Я перестала существовать.
– Наверное, таким образом вы защитили себя от страшной боли, – предположил Хаустов, подсаживаясь к столу с чашкой крепчайшего кофе.
– Да, наверное, – согласилась Полина. – А когда я очнулась, то начала соображать немного и поняла, что он не мог. Вы его не знаете совсем, Антон не мог, он не такой!
– Я знаю его много больше вас, Полина, – хмыкнул Хаустов, потягивая густой напиток, от которого тут же засаднило горло и заслезились глаза. – И тоже не мог поверить в первое время, но факты – вещь упрямая и… И зачем, черт побери, вы потащились в милицию и написали заявление?! Это подло! Это предательство, если хотите!
– Простите, – кивнула она. – Это не подлость, Сергей. Я, в самом деле подумала, что это вы убили Крякина.
– О, как! А я подумал, что вы! И в милиции кое-кто теперь думает так же. Потому с вас подписку о невыезде взяли. Потому и свидания с Антоном не дают. Погодите, еще и в соседнюю камеру посадят.
Каждое его слово было для нее, как удар хлыста по оголенным хрупким плечам. Он понимал это и продолжал говорить с садистским удовольствием. Ну, нравилось ему делать ей сейчас больно. Мстил он ей: и за вероломство по отношению к нему, и за предательство по отношению к Антону.
– А что у вас с Прохоровым, Полина? – закончил он, нечаянно хлебнул кофейной гущи и поморщился. – Роман решили в отсутствие мужа закрутить?
– Вы в своем уме?! – ахнула она с отвращением, отшатнувшись от стола так далеко, будто на него Хаустов ведро гнусных тварей сейчас вывалил. – О каком романе вы говорите?! Виталий просто…
– Он ничего не делает просто, – перебил ее Хаустов, снова не без наслаждения щелкнув по ее плечам невидимым хлыстом. – Просто что?
– Он помогает мне.
– Помогает в чем? Донести пакеты из магазина или помогает скрасить одиночество?
– Зачем вы так, Сергей?! – Полина поежилась. – Он обещал помочь мне.
– В чем?
– Обещал помочь мне разыскать настоящего убийцу.
Вот это да! Вот это номер! С каких это пор Прохоров – вечно скучающий, вечно неудовлетворенный своей судьбой, которая дико несправедлива к нему, потому что не осыпает его всем и сразу, вдруг заделался волонтером? Да это и не про него рассказ вовсе! Он не будет и не станет ничего делать бескорыстно. Он имеет какую-то цель и…
Да, а какую цель преследует господин Прохоров, предлагая подобную помощь?
– Вы рассказали ему про Крякина? – ахнул Хаустов.
– Да… Не все!
– А что не рассказали?
– Про чашки.
– Про какие чашки?
Хаустов занервничал, сразу смекнув, что про него-то Полина успела растрындеть не только в милиции.
– Про какие чашки вы ему не рассказали?
Сам-то он про них тоже ничего не знал. Ну видел что-то такое на столе, помнил, как Полина вроде держала в руках чашку, но не заострял особо внимания на этом.
– Знаете, когда я зашла в дом, стол был накрыт к чаепитию, – начала она рассказывать. – Две чайные пары хозяин, видимо, а кто же еще, достал из старого серванта. И на одной чашке я заметила след от губной помады.
– И что? Все женщины пользуются губной помадой. Могла к нему зайти соседка? Могла. Мог он угостить ее чаем? Запросто.
– Вы не поняли меня, Сергей, помада была дорогой. И цвет такой… – Полина назвала приблизительный оттенок. – Женщины из деревни вряд ли пользуются такой помадой. Я в том смысле, что вряд ли могут позволить себе такую роскошь.
– И что с того?
Он чуть отвлекся, рассматривая Полину, почти не слушая, что она говорит.
Она не могла не нравиться. Она завораживала, в самом деле. Но совсем не так, как завораживала Зоя.
Зойкина броская красота сбивала с ног, лишала дыхания, губила, подавляла. Желание видеть ее, обладать ею превращалось со временем в зависимость.
А Полина…
Ее красота была очень светлой, нетронутой будто. Она умиляла, тормошила, подгоняла. И видеть ее постоянно хотелось, но при этом хотелось… И он назвал бы ее лучом света, в котором хотелось нежиться и млеть…
– Вы что же, Полина, – насмотревшись на нее вдоволь и совсем пропустив ее слова мимо ушей, начал Хаустов, – в самом деле полагаете, что интерес господина Прохорова сводится к одному лишь дружескому желанию помочь вам в трудный момент?
– А разве не так?
И у нее снова, как у маленькой наивной девочки, недоуменно запорхали ресницы.
И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.
– Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! – не выдержал он, с раздражением фыркнув. – Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!
– Почему? – Ее рот обиженно вспух. – Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.
– Обычная?! – вскинулся он и рассмеялся громко и зло. – Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!
– А при чем тут?..
Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.