– Да, да! Я его сразу признал, а он меня – нет. Я ему говорю: «Разве ты не узнаешь меня, Александра?» – «Какого Александра?» – сердито вскричал он. «Александра Меншикова, сына светлейшего князя!» – отвечал я. «Да, я знаю сына его светлости, – кивнул Волков. – Да ведь он не ты!» Тут я вышел из себя и упрекнул упрямца: «Неужли ты не хочешь узнавать нас в нашем несчастье, ты, который так долго и так часто ел хлеб наш?!»
Тут он поперхнулся, закашлялся и сбился с патетического тона:
– Словом, он готов задержаться на час, чтобы повидаться с вами, батюшка, дабы вы могли отправить какие-нибудь письма…
Александр заискивающе заглянул в лицо отца, ибо не терял надежды, что тот однажды забудет гордость и попросит государя о милосердии. Но отец и в этот раз отмахнулся, как отмахивался прежде:
– Никуда писать я не стану. А вот Алексея повидаю с удовольствием: он же побывал на краю света!
С этими словами он вышел из дому, а любопытная Сашенька, накинув кружевную косыночку, ринулась за ним.
– Вишь ты – побывал на краю света! – проворчал Александр, еле волоча ноги, добираясь до стула и тяжело на него падая. – Как будто мы в другом месте!
Маша вглядывалась в него подозрительно: крепкий винный запах… да неужто Александр пьян?! Раньше, в компании с пьянчужками Ванькою Долгоруковым да Петром, воротил нос от их буйства, а здесь…
– Что с тобой? – спросила она с нескрываемым отвращением – и с криком ужаса отпрянула, когда Александр вдруг, брызгая слюной, высунул язык и заревел жутким голосом:
– У, высочество, черт тебя побери! Сколько будешь наш век заедать?!
Маша изумленно хлопнула ресницами:
– Какая муха тебя укусила?
– Муха? Все вы мухи осенние, кусачие, чертовы бабы! Все из-за вас! Думаешь, почему Наташка да эта распутница Елисавет государю-несмышленышу в уши такое напели, что он от батюшки напрочь отвернулся? Тебя ненавидели, тебя, красота ненаглядная!
Маша смотрела на брата, недоумевая, как он умудрился произнести эти два слова с таким отвращением. Она всегда подозревала, что Александр недолюбливает ее, ревнует и к матушке, и к батюшке, и к царю – хотя тот относился к ним обоим с одинаковым пренебрежением. Но такой откровенной ненависти она не ожидала!
– За что? – прошептала Маша, думая о том, что они – дети одного отца, ну а Александр думал о другом – о другом и говорил:
– Вы с ними все тягались: у кого гонор шибче. У тебя платье из серебряной парчи – стало, у Елисаветки должно быть золотое. У нее золотое – у тебя брильянтовое! Наташка, великая княгиня, колода эта, тебя за красоту своими бы руками удавила. А ты как с ними держалась? Будто аршин проглотила, свысока! Вот они и поддались женской мстительности, напели государю в ухо!
– Поздновато говорить об этом сейчас, как ты думаешь? – усмехнулась Мария. – Толку-то что?
– Толку-то? – От ее вопроса Александр потерял нить разговора и теперь имел вид человека, который со всего разбега ударился лбом о стену. – Теперь толку чуть, это как пить дать. А вот коли бы ты не погнушалась тогда, когда опала батюшкина лишь начиналася, пойти с матушкой, да с Сашкою, да с тетенькой Варварою в ножки великой княжне да сучке Елисаветке кинуться, они б из одной только радости видеть твое унижение умилосердствовались – и государя умилосердствовали. Поползала бы по полу – глядишь, жили б сейчас хоть в том Раненбурге, а может, и в Ораниенбауме!
– А может, так и остались бы во дворце на Преображенском острове! – в тон ему продолжила Маша, но Александр не уловил насмешки:
– Да уж нет уж, с Петербургом наверняка пришлось бы расстаться. Но мы не были бы изгнанниками, сумей ты ежели не удержать государя, так хоть не отвадить его от себя!
Осипнув от надрывного крика, Александр припал к кувшину с водой, и Маша получила короткую передышку.
Ей было трудно спорить с братом, ибо совесть ее была нечиста. Она ведь никогда ни от кого не таила неприязнь к жениху – что ж, разве он был без глаз и сего не мог увидеть сам, даже если не толклись постоянно вокруг доброхоты и не талдычили одно и то же о неласковой, ледяной кукле, неспособной любить, зазнайке, выскочке, плебейке? Она ходила по краешку – вот и сорвалась, чуть только оступилась. О чем было жалеть государю? О ее высокомерии? Верно, он да и все другие тоже думали, что именно высокомерие не позволило ей припасть к стопам государя с мольбою о прощении отца. Но она тогда об отце и не поминала – только одного боялась: а вдруг, ежели начнет Петра молить, он пожалеет ее – и простит, то есть не расторгнет помолвку. Это ей было хуже смерти, ибо ежели о чем она еще молила в ту пору, так именно о расторжении сего союза, чтобы сделаться свободной и терпеливо ждать, когда по прошествии приличного времени к ней присватается светлоглазый князь. Она всегда знала сердцем, что они назначены друг другу, и Провидение рано, поздно ли соединит их нерушимыми узами. Знала даже там, в Березае, в грязной конюшне, когда, надрывая сердце, отвергла его и Бахтияр увел ее прочь…
Бахтияр. Как всякая злая сила, он тотчас появлялся даже при мысленном упоминании его, так что Маша почти не удивилась, когда обнаружила его высокую черную фигуру прислонившейся к притолоке, как будто стоял он здесь давно – и готов стоять сколько понадобится. Ишь ты, так и ест ее своими бесстыжими глазами! Словно и не топил Машу в чарусе, не лез из кожи вон, чтоб только унизить ее, словно и сам не бултыхался в болотине! А и впрямь – словно не день прошел, а век!
Александр, со стуком опустив кувшин на стол, тоже глядел на черкеса. «Не Бахтияр ли его и напоил? – неприязненно наблюдая за обоими, подумала Маша. – Однако Сашка трезвеет на глазах! Что произошло?»
– И давно ты тут стоишь… слушаешь? – с трудом выдавил Александр, и черкес усмехнулся в усы:
– Уж порядком!
– И чего наслушался?
– Уж порядком! – повторил Бахтияр, на этот раз усмехнувшись во весь рот, так что белоснежные зубы его блеснули, словно обнаженное лезвие кинжала.
Маша едва не застонала, сокрушенно понурившись. Да, тут было чего услышать! И про колоду Наташку, и про сучку-распутницу Елисаветку, а главное, про государя-несмышленыша! Господи, волюшка твоя… И здесь, в Березове, ежели крикнуть «слово и дело», тоже на дыбе окажешься, как и в Петербурге!
– Для чего ты такие слова говоришь? – как бы усовещая Александра, проговорил Бахтияр. – Лучше бы тебе за его императорское величество и за всю императорскую фамилию бога молить!