В голове не укладывается. У Сьюзи маленький мальчик. Крохотный, розовый, крикливый мальчуган. Одного часа от роду.
Его взвесили, измерили, нарядили в самую великолепную бело-голубую распашонку и завернули в белое одеяльце, и теперь он лежит в руках у Сьюзи: рожица вся сморщенная, пучки темных волос торчат из-за ушей. Прослезилась бы… если бы не возбуждение.
Неповторимое ощущение!
Я встречаюсь глазами со Сьюзи. Она в полной эйфории. Она улыбается с того момента, как малыш родился, и я раздумываю, а не многовато ли ей дали веселящего газа.
— Правда, он само совершенство?
— Правда. — Я притрагиваюсь к крохотному ноготку. Подумать только: он рос внутри Сьюзи, все это время.
— Хотите чаю? — спрашивает сиделка, входя в теплую, ярко освещенную палату. — Наверное, устали?
— Да, спасибо большое. — Я с благодарностью тяну руки к чашке.
— Я имела в виду мать. — Сиделка бросает на меня странный взгляд.
— Ой! — Я вспыхиваю. — Конечно. Извините.
— Все в порядке, — говорит Сьюзи. — Дайте чай Беке. Она заслужила. — И смущенно улыбается мне: — Прости, что наорала на тебя.
— Ничего. — Я закусываю губу. — Извини, что я все время спрашивала, не очень ли это больно.
— Ты держалась великолепно! Серьезно, Беке. Без тебя я бы не справилась.
Снова входит сиделка.
— Цветы прислали. И поступило сообщение от вашего мужа. Он застрял из-за нелетной погоды, но прибудет, как только сможет.
— Спасибо. Это замечательно. — Сьюзи силится улыбнуться, но, едва сиделка выходит, губы у нее начинают трястись. — Беке, а что, если Тарки не сможет вернуться? Мама в Улан-Баторе, а папа младенцев как огня боится… Я буду совсем одна…
Я поспешно обнимаю ее.
— Не будешь! Я за тобой присмотрю!
— А разве тебе не надо обратно в Америку?
— Никуда мне не надо. Сдам билет, возьму отпуск на несколько дней. — Я крепко сжимаю руку Сьюзи. — Я буду с тобой столько, сколько потребуется, Сьюзи, и без разговоров.
— А свадьба?
— О свадьбе больше нечего беспокоиться. Сьюзи, я остаюсь с тобой, и все.
— Серьезно? — Подбородок Сьюзи дрожит. — Спасибо, Беке. — Она осторожно перекладывает ребенка, и он тихонько сопит. — А ты… знаешь что-нибудь о младенцах?
— А ничего и не надо знать, — доверительно сообщаю я. — Просто кормить, наряжать в красивые тряпки и брать с собой по магазинам.
—Я не уверена…
— Да все будет в порядке! Ты только посмотри на маленького Армани. — Я протягиваю руку к белому узелку и с любовью прикасаюсь к детской щечке.
— Почему Армани? Не зови его так!
— Какая разница. Он просто ангел! Наверное, будет легким ребенком.
Сьюзи польщена.
— Хорошенький, правда? А уж умница! Даже не заплакал ни разу!
— Честно, Сьюзи, не беспокойся. — Я отпиваю глоток чая и улыбаюсь ей. — Это будет такой класс!
ФАЙНЕРМАН ВАЛЬСТАЙН
Адвокаты
Файнерман-Хаус
Авеню Америкас, 1398
Нью-Йорк
Мисс Ребекке Блумвуд
Одиннадцатая Вест-стрит, 251
апартаменты Б
Нью-Йорк
6 мая 2002 года.
Дорогая мисс Блумвуд
Спасибо за Ваше сообщение от 30 апреля. Я подтверждаю, что во втором пункте я добавила пункт: «(е) Я оставляю и завещаю моему великолепному крестному сыну Эрнесту сумму в 1000 долларов».
Будет ли мне позволено привлечь Ваше внимание к тому обстоятельству, что это уже седьмая поправка, которую Вы вносите с того момента, как составили завещание месяц тому назад?
С наилучшими пожеланиями,
Джейн Кардозо.
Слегка пошатываясь, я взбираюсь по ступенькам нашего крыльца, достаю ключ и с третьей попытки ухитряюсь вставить его в скважину.
Дома.
В покое.
— Бекки? Это ты? — слышится сверху голос Дэнни.
Я с трудом поднимаю голову, будучи не в силах сфокусировать взгляд. Такое ощущение, будто марафон пробежала. Шесть марафонов. За последние две недели дни и ночи слились в одну мешанину. Только мы со Сьюзи да малышом Эрнестом. И с ревом.
Не поймите неправильно, я обожаю маленького Эрнеста. В смысле, буду его крестной матерью и все такое.
Но… черт возьми. Как же он орет!
Я и не подозревала, каково это — иметь ребенка. Я-то думала, это будет весело!
Я не представляла, что Сьюзи придется кормить его каждый час. Не представляла, что он будет наотрез отказываться спать. И что он возненавидит свою кроватку. Она же из «Конрана»! Великолепный бук, прелестные белые одеяльца. Как может такое не понравиться! Но стоило нам положить Эрнеста в кроватку, как он принялся молотить руками и ногами и оглушительно орать.
Потом я попробовала взять его с собой за покупками, и сначала все шло прекрасно. Люди улыбались при виде коляски, потом улыбались мне, и я уже начинала гордиться собой. Но вот мы вошли в «Карен Миллен», и когда я была на полпути к кожаным брюкам, Эрнест завопил. Это был не трогательный тихий плач. Не жалобный детский писк. Это было пронзительное, во всю глотку «Эта Тетка Меня Похитила Вызовите Полицию!»
Ни бутылочек, ни пеленок, вообще ничего подходящего у меня с собой не было, и мне пришлось бегом нестись по Фулхэм-роуд. Когда, красная и запыхавшаяся, я добралась до дома, Сьюзи плакала, а Эрнест смотрел на меня как на серийную убийцу или еще кого-то в этом духе.
А потом, даже накормленный и переодетый, он орал и орал весь вечер…
— Господи! — Дэнни проворно спускается на наш этаж. — Что с тобой стряслось?
Я бросаю взгляд в зеркало — ничего себе. Лицо белое от усталости, волосы свисают тусклыми прядями, глаза потухшие. То, что во время перелета я сидела рядом с женщиной и двумя полугодовалыми близняшками, счастья мне не прибавило.
— У моей подруги Сьюзи родился ребенок, — говорю я безжизненным голосом. — Ее муж не смог прилететь, вот я и помогла немножко…
— Люк сказал, что ты в отпуске. — Дэнни разглядывает меня с ужасом. — Сказал, что ты отдыхаешь!
— Люк… Много он знает.
Каждый раз, когда Люк звонил, я или меняла пеленки, или укачивала ревущего Эрни, или успокаивала всхлипывающую Сьюзи, или сама лежала в отключке. У нас состоялся один краткий, бессвязный разговор — и то Люк в конце концов предложил, чтобы я пошла и прилегла, так как ничего вразумительного от меня не услышал.