– Слушай, Бекки, – Венеция залпом осушает бокал, – хватит ломать комедию.
Я в шоке. Какую еще комедию?
– Мы пытались избавить тебя от волнений, – морщины на лбу Венеции прорезаются глубже, – хотели вести себя… ну, не знаю даже. Как можно дружелюбнее. Но с таким отношением с твоей стороны… – Она указывает на мою футболку.
Что-то я не все понимаю. А точнее, не понимаю ничего.
– «Мы»? Ты о чем?
Венеция смотрит на меня так, будто подозревает подвох. Но постепенно выражение ее лица меняется. Она тяжело вздыхает и проводит по лбу ладонью.
– О господи, – вздыхает она, словно обращается к себе.
Во мне зарождается дурное предчувствие. Будто горячая рвота медленно-медленно подступает к горлу. Неужели она хочет сказать, что я…
Не может быть.
Голоса и звон посуды в баре сливаются в ушах в низкий гул. Я сглатываю несколько раз, стараясь взять себя в руки. Я знала, что это может случиться. Я даже говорила об этом со Сьюзи, Дэнни и Джесс.
Но до сих пор не понимала, что это и вправду может быть. Мне не верилось. Не верилось, и все.
– На что ты намекаешь? – голос почти не слушается меня. – Давай начистоту.
Мимо проходит официант с подносом, Венеция поднимает руку и останавливает его.
– Водку-тоник со льдом, будьте добры. И побыстрее. А тебе, Бекки?
– Лучше объяснись. – Я впиваюсь в нее взглядом. – О чем речь?
Официант уходит. Венеция запускает пальцы в волосы. Моя реакция ее немного раздражает.
– Бекки, это в любом случае нелегко. Ты должна знать: Люк страдает оттого, что так все вышло. Он волнуется за тебя. Но все равно он будет рад, что я обо всем тебе рассказала.
Какое-то время я лишь смотрю на нее, а внутри все напрягается. Кажется, меня затянуло в параллельный мир.
– Что это значит? – хрипло выговариваю я.
– Он не желает тебе зла. – Венеция наклоняется ко мне, обдавая удушливым запахом «Аллюра». – Все повторяет, что совершил ошибку. Все просто и ясно. Он женился не на той. Но ты ни в чем не виновата.
В груди что-то больно колет.
– Люк не ошибся, – наконец бормочу я. – Он женился на той, на которой хотел жениться. Он любит меня, ясно? Любит.
– Вы ведь познакомились после того, как он расстался с Сашей? – Венеция кивает, не дождавшись ответа. – Он все мне рассказал. Ты просто помогла ему развеяться, Бекки. Повеселила его. Но вы стоите на разных ступенях. Ты действительно не понимаешь, что он за человек.
– Понимаю! Я понимаю Люка! В наш медовый месяц мы вдвоем объездили весь мир…
– Бекки, я знакома с Люком с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать, – перебивает она неумолимо и безжалостно. – Я знаю его как никто. В Кембридже между нами вспыхнуло настоящее чувство. Оно опьяняло. Люк стал первой любовью для меня, а я – для него. Мы были словно Одиссей и Пенелопа. Когда мы вновь увиделись в моем кабинете… – Она осекается. – Прости, но мы оба сразу все поняли. Осталось лишь решить, где и когда.
Ноги наотрез отказываются держать меня. Лицо окаменело. Я цепляюсь за свои дурацкие перья, пытаюсь придумать достойный, остроумный, да хоть какой-нибудь ответ. Но в голове будто не мозги, а мокрый ком фланели. И самое ужасное – по щекам струятся слезы.
– Более неподходящее время нельзя и представить. – Венеция берет свой стакан у официанта. – Люк ничего не желал говорить тебе, пока не родится ребенок. Но я считаю, что ты должна знать всю правду.
– Вчера мы вместе ездили выбирать коляску, – сдавленным, сиплым голосом выговариваю я. – Зачем же он тогда поехал со мной?
– О, ребенка он ждет с нетерпением! – удивленно признается Венеция. – Мечтает увидеть его сразу после… – Она деликатно умолкает. – Ради ребенка он и хочет сохранить дружеские отношения. Но это зависит от тебя.
Больше не желаю слушать этот голос, сочащийся медом и ядом. Хочу вырваться отсюда.
– Ошибаешься, Венеция, – говорю я, неуклюже втискиваясь в пиджак. – Тебя кто-то обманул. У нас с Люком прочный брак, мы любим друг друга! Мы смеемся, болтаем, занимаемся любовью…
Венеция отвечает мне взглядом, полным бесконечной жалости.
– Бекки, Люк просто играет, чтобы не расстраивать тебя. Твои отношения с Люком – мираж. Вашего брака давно уже нет.
С Дэнни я не прощаюсь. Бегу прочь из бара на подгибающихся ногах и ловлю такси. Пока еду домой, в ушах у меня непрерывно звучит голос Венеции, изводит до тошноты.
«Это неправда, – твержу я себе. – Этого не может быть».
«Еще как может, – возражает ехидный голос. – Ты же заподозрила их с самого начала».
Устало перешагиваю через порог и сразу слышу, как Люк хозяйничает на кухне.
– Привет! – кричит он.
Я не могу ответить – горло сдавило. Будто начинается паралич. Люк выглядывает из-за двери. Он уже в брюках от костюма и хрустящей рубашке от Армани. На шее болтается незавязанная бабочка – ждет меня, я всегда сама завязываю Люку галстуки.
Молча смотрю ему в глаза. Значит, ты уходишь от меня к Венеции? И весь наш брак – сплошной обман и притворство?
– Привет, дорогая. – Он отпивает глоток вина.
Мне кажется, что я стою на краю пропасти. Стоит заговорить – и я рухну вниз.
– Бекки! Милая! г Люк спешит ко мне, вид у него озадаченный. – Что с тобой? – Он с любопытством оглядывает перья.
Нет, ничего не выйдет. Я не смогу задать ему вопрос. Потому что слишком боюсь услышать ответ.
– Сейчас соберусь, – шепчу я, не глядя ему в глаза. – Нам скоро выезжать.
Плетусь в спальню, раздеваюсь и запихиваю свернутую футболку Дэнни на дно шкафа, куда Люк никогда не заглядывает. Быстро споласкиваюсь под душем, надеясь, что он меня взбодрит. Но увы. Кутаясь в полотенце, мельком замечаю свое отражение в зеркале: лицо у меня перепуганное и бледное.
Держись, Бекки. Выше нос. Приведи себя в порядок, вспомни Кэтрин Зета-Джонс. Я достаю облегающее темно-синее платье – может, хоть в новом наряде мне станет легче. Но почему-то платье сидит хуже, чем во время примерки. Не облегает фигуру, а морщится, собирается в некрасивые складки. Тяну флажок молнии, а она не застегивается.
Платье мало.
Мое чудесное платье мне мало. Наверное, я успела растолстеть. Живот вырос, бедра отяжелели… Все тело вдруг расплылось.
Я чувствую, как начинает дрожать подбородок, но упрямо стискиваю губы. Ни за что не расплачусь. С трудом вылезаю из платья и иду искать ему замену. Опять вижу себя в зеркале и каменею. Я иду вперевалку.
Теперь я белое, толстое, неуклюжее чудовище.