Ее рот приоткрывается на миллиметр, и до меня доходит, что это со мной поздоровались.
– Привет, Элинор. – Улыбкой я ее не удостаиваю. Пусть думает, что я недавно тоже сделала инъекцию ботокса. – Добро пожаловать в Лондон.
– Лондон в наши дни такой неприглядный, – неодобрительно изрекает она. – Такой безвкусный.
Ей вообще хоть что-нибудь нравится? Как может быть безвкусным целый Лондон?
– Да, особенно королева, – киваю я. – Вкуса у нее ни на грош.
Пропустив мои слова мимо ушей, Элинор присаживается на краешек стула. Потом в течение нескольких секунд холодно разглядывает меня в упор.
– Насколько мне известно, Ребекка, вы отказались от врача, которого я рекомендовала. У кого вы наблюдаетесь сейчас?
– У Венеции Картер. – Это имя причиняет мне мучительную боль. А Элинор и бровью не ведет. Она ничего не знает. – Вы виделись с Люком? – спрашиваю я.
– Еще нет. – Она аккуратно снимает перчатки из телячьей кожи и окидывает взглядом мой живот, обтянутый больничной рубашкой. – Вы набрали слишком много лишнего веса, Ребекка. Ваш врач это одобряет?
Видите? В этом она вся. Нет чтобы просто спросить, как дела, или сказать, что я чудесно выгляжу.
– Я беременна, – отрезаю я. – У меня крупный ребенок.
Элинор непробиваема.
– Надеюсь, не слишком крупный. Раскормленные дети – это вульгарно.
Вульгарно? Да как она смеет оскорблять моего милого крошку?
– Ну и пусть растет большой, я только рада, – вызывающе заявляю я. – Больше места для… для татуировок.
На этот раз я замечаю, как от шока меняется практически неподвижное лицо Элинор.
Все, пропали ее швы. Или скрепки. Или на чем там держится ее кожа.
– А разве Люк не рассказывал вам о наших планах насчет татушек? – Я прикидываюсь удивленной. – Мы нашли специального татуировщика для новорожденных, его можно вызвать прямо в родильную палату. На спине мы договорились вытатуировать орла и наши имена на санскрите…
– Вы намерены делать татуировки моему внуку? – Ее голос звучит как ружейный залп.
– А как же! Знаете, Люк пристрастился к татуировкам еще во время нашего медового месяца. У него их пятнадцать! – Я жизнерадостно улыбаюсь. – А когда родится ребенок, появится еще одна – имя ребенка на руке. Мило, правда?
Элинор стискивает свою «Келли» так крепко, что под кожей проступают вены. Не могу понять, верит она мне или нет.
– Вы уже выбрали имя? – наконец спрашивает она.
– Угу, – киваю я. – Если мальчик – Армагеддон, если девочка – Маракуйя.
Похоже, на время Элинор лишается дара речи. Вижу, как в отчаянии она пытается поднять брови или нахмуриться – что-то в этом роде. И почти сочувствую ее настоящему лицу, которого и не разглядишь под ботоксом, как зверя в тесной клетке.
– Армагеддон? – умудряется выговорить она.
– Здорово, правда? Элегантное имя и в самый раз для мачо. Да еще редкое!
Судя по виду, Элинор вот-вот взорвется. Или сдуется, как лопнувший шарик.
– Этого я не допущу! – вдруг вскипает она и вскакивает. – Эти татуировки! Имена! Вы… донельзя безответственная…
– Безответственная? – перебиваю я. – Да что вы говорите? Зато, по крайней мере, не собираюсь бросать… – Я обрываю себя, будто злые слова обожгли мне рот. Нет, не могу. Не стану я швырять в лицо Элинор самое страшное обвинение. Во-первых, мне не хватит сил. И потом, я отвлеклась: в разгар ссоры в голове зашевелились мысли.
– Ребекка… – Элинор подходит к постели, изумленно хлопая ресницами. – Не знаю, откровенны вы со мной или нет…
– Помолчите! – Я вскидываю руку, не задумываясь о том, грубо веду себя или нет. Мне необходимо сосредоточиться. Как следует подумать. У меня будто вдруг открылись глаза, все стало на свои места.
Элинор бросила Люка. Теперь Люк бросает нашего малыша. История повторяется. Интересно, а Люк это понимает? Если бы он только задумался и понял, что творит…
– Ребекка!
Я словно просыпаюсь. Элинор, похоже, сейчас лопнет от ярости.
– О, Элинор, простите. – Весь мой задор улетучился. – Спасибо, что зашли, но я уже устала. Заезжайте как-нибудь на чай.
Элинор, похоже, выдохлась. Наверное, она тоже настраивалась на бой.
– Прекрасно, – ледяным тоном отчеканивает она. – Я остановилась в «Кларидже». Вот материалы по моей выставке.
Она вручает мне особое приглашение и глянцевый буклет под заголовком «Коллекция Элинор Шерман». . Обложка украшена фотографией элегантной белой плиты, на которой лежит вторая, поменьше, но тоже белая.
Современное искусство – это не мое.
– Спасибо. – Я с сомнением разглядываю буклет. – Непременно придем. Спасибо, что навестили. Всего хорошего!
Одарив меня последним пристальным взглядом, Элинор подхватывает перчатки, сумку и быстрым шагом покидает палату.
Едва оставшись одна, я роняю голову в ладони и задумываюсь. Мне обязательно надо достучаться до Люка. Он поймет, что совершает ошибку. Я же знаю: в глубине души он не такой. Его просто заколдовали злые феи, а я должна развеять чары.
Но как? Что мне делать? Если просто позвонить, он скажет, что занят, пообещает перезвонить сам и забудет. Его электронную почту сначала читают секретари, СМСками так много не выскажешь…
Надо написать обычное письмо.
Меня словно молнией ударило: напишу ему письмо, как в давние времена, когда еще не было мобильников и электронной почты.
Господи, ну конечно. Это будет лучшее письмо в моей жизни. Я все объясню: и мои чувства, и его (а то он не всегда понимает самого себя). Все подробно опишу и разложу по полочкам.
Я спасу наш брак. Я точно знаю: Люк не хочет, чтобы из-за него разбилась семья. Это же очевидно.
Мимо двери проходит сестра, я окликаю ее:
– Простите, нельзя ли здесь раздобыть писчую бумагу?
– Только в магазине при больнице. Хотя, кажется, у кого-то из сестер был запас. Подождите минутку.
Вскоре она возвращается с упаковкой «Бэзилдон Бонд».
– Тут одна стопка – хватит?
– Может не хватить, – многозначительно отвечаю я. – Хорошо бы… стопки три.
Никогда не думала, что я способна написать Люку такое длинное письмо. Как начала, так и остановиться не могу. Невероятно, сколько слов во мне накопилось.
Я начала с воспоминаний о нашей свадьбе и о том, как счастливы мы тогда были. Потом перешла ко всем нашим любимым занятиям и развлечениям, напомнила, как мы обрадовались, когда узнали, что у нас будет ребенок. Потом – к Венеции. Только имени ее не упоминала, просто писала «Угроза Нашему Браку». Люк поймет, о чем я.