Поэтому Суворин не стал дожидаться встречи, чреватой для него не самым благополучным исходом, и просто-напросто сбежал по дороге в штаб, куда его отправили “для беседы и установления личности”. Из Чечни он выбрался сам, скрываясь и от своих, и от бандитов.
Прошло два с половиной года, прежде чем он оказался в России. Это время он провел в Дагестане, зарабатывая на хлеб насущный где придется — в основном, конечно же, там, где у него не требовали паспорт.
Работой гнушаться не приходилось — нужно было заработать на новые документы. Ему удалось скопить требуемую сумму и невредимым добраться до Ростова-на-Дону, уже с паспортом в кармане.
Фамилию и имя он решил оставить прежние, изменив только отчество, дату и место рождения. Шестое чувство подсказывало, что это небезопасно, но, следуя какому-то внутреннему, не менее сильному призыву, он решил “остаться собой”. У такого хода, впрочем, были и чисто практические плюсы: поскольку официально детдомовец Панкрат Суворин погиб, искать его не будет никто, кроме “крестных отцов” отдела “ноль”, под негласным патронажем которого действовало подразделение “Велес”. Однако, думал Панкрат, по прошествии двух с половиной лет безрезультатных поисков и они должны были перестать интересоваться его судьбой.
По крайней мере ему хотелось на это надеяться. Он, как никто другой, знал, что нужного им человека спецслужбы могут найти где угодно.
Ирина осталась там, в Чечне. Что с ней, где она, жива или, не дай Бог, погибла — Панкрат не знал. Он обосновался в Ростове, где некоторое время проработал телохранителем, а потом устроился на теплое место в “Неаполе”.
Сигарета обожгла пальцы. Пепел упал на кровать, и Панкрат засуетился, сбрасывая его на пол, чтобы не прожечь пододеяльник.
Да, “Неаполь” перестал быть теплым местом. Новости закончились. На телеэкране бесновалась полураздетая дива из молодых певиц — безголосых, но грудастых и раскрепощенных. Суворин, бросив бычок в форточку, подошел к телевизору и выключил его.
Это был знак, пришла сама собой мысль. К черту этот дерьмовый город, в Чечне все было ясно и понятно, и в случае необходимости всегда можно было постоять за себя, и враг был один у всех, и…
Там она. Ирина, Ируся, Ирочка…
Две минуты спустя он положил ключи от номера на стойку в холле гостиницы и вышел на проспект, где остановил первое попавшееся такси и попросил водителя отвезти его в аэропорт.
Здесь не было стюардесс. В тесном салоне сгрудились, почему-то избегая смотреть друг другу в глаза, дюжина пассажиров, среди которых были четыре женщины. Зачем они летели в Гудермес? Панкрат легко мог представить себе причины — вон у этой, что помоложе, там наверняка жених, у тех, что постарше — сыновья. Причины были банальны до жути, как и сама война.
Семеро мужчин (не считая Суворина) были как-то странно похожи, хотя и одеты совершенно по-разному, и держались каждый сам по себе. Они были похожи глазами. Эти глаза смотрели в пространство с необычайной уверенностью, и к концу полета Панкрат мог уже с уверенностью сказать: эти семеро следуют вместе, хотя и стараются держаться подчеркнуто независимо.
Они были примерно одного возраста и одинаково крепкого телосложения — если не считать парня с лицом студента-ботаника и комплекцией недолеченного рахита. К тому же у него были очки с толстыми стеклами и черной роговой оправой, вышедшей из моды лет тридцать назад.
Самолет начал заходить на посадку, переваливаясь из одной воздушной ямы в другую. Панкрат, чтобы не потерять равновесие, схватился за какой-то ящик, привинченный к полу, очкарик же выбросил вверх руку и уцепился за поручень на потолке, благо расположен он был в пределах досягаемости.
Суворин совершенно случайно скользнул глазами по худому предплечью парня и поспешно отвел глаза, чтобы не выдать своего изумления — на внутренней стороне предплечья у него была наколка, тут же напомнившая Панкрату те четыре месяца, которые он провел в группе “охотников”. Черный круг с белым крестом — символ спецподразделения из отдела “ноль”.
Парень все-таки заметил его замешательство. Хоть и опустив глаза в пол, Суворин почувствовал короткий, словно выстрел, взгляд очкарика, брошенный на него, и тут же, посмотрев исподлобья, отметил, как переглянулись между собой парень с татуировкой и седой плечистый мужик, сидевший на туго набитой спортивной сумке размером с Панкрата.
Суворин сделал абсолютно индифферентное выражение лица, про себя пытаясь осмыслить ситуацию: в гражданском самолете вместе со всем прочим людом летят в Гудермес бойцы элитного формирования отдела “ноль”! Ясное свидетельство того, что отдел выжил, выдержал реорганизацию верхушки ФСБ и продолжает здравствовать. Интересно, для чего на этот раз сформировали группу?
Панкрат представил себе, как обращается к очкарику с вопросом “Извините, вы случайно не из отдела “ноль” будете?” и, не сдержавшись, рассмеялся. Женщины, вздрогнув, посмотрели на него с опаской, остальные продолжали сидеть с ничего не выражавшими лицами. Лишь седой мужик, по виду вдвое старше Суворина, смотрел на него изучающе из-под косматых бровей.
Шасси самолета коснулось бетона посадочной полосы, железная птица подпрыгнула, завибрировав всем своим искусственным телом, и через секунд пять-шесть ощутимо замедлила свой бег. Еще чуть-чуть — и она совсем встала, качнувшись из стороны в сторону.
— Прибыли, — раздался голос пилота, до неузнаваемости искаженный охрипшим микрофоном. — Добро пожаловать в пекло.
Люк отъехал в сторону, и второй пилот шустро опустил железную лестницу, по которой спустились пассажиры. Панкрат помог женщине в потрепанном серо-зеленом пальто сойти по ступеням, тут же намокшим под струями холодного осеннего ливня и ставшими скользкими, и снял ее чемодан — желтый, кожаный, с большой застежкой, сделанный еще несколько десятков лет назад.
Чемодан оказался неожиданно тяжелым. Суворин окинул хрупкую фигуру женщины сочувствующим взглядом и предложил:
— Давайте я вам помогу.
— Спасибо вам, молодой человек, — со вздохом отозвалась женщина. — Я уж думала, как одной-то управиться…
— Зачем же одной, — бодро проговорил Панкрат, украдкой отслеживая действия семерки.
Но все “охотники” разошлись в разные стороны, не обмолвившись ни словом. Только очкарик, уходя, обернулся, но его взгляд, спрятанный за толстыми стеклами, скользнул куда-то поверх головы Суворина, в темно-серое осеннее небо, набрякшее дождем.
Как оказалось, идти женщине было в общем-то недалеко. Обходя воронки, местами наспех залитые бетоном, а в большинстве случаев просто засыпанные мусором, они выбрались к относительно хорошо сохранившемуся кварталу, где в одном из домов — вернее, в одном из уцелевших подъездов — женщина снимала время от времени комнату. Снимала у таких же, как и она сама, русских, но проживших всю жизнь в Чечне и не пожелавших покидать родной город даже после начала второй войны.