Постепенно Панкрат познакомился со всеми бойцами группы, а с некоторыми даже наладил приятельские отношения.
Командовал “охотниками” ветеран первой чеченской кампании, Альберт Николаев по прозвищу Дед. Он был самым старшим среди членов группы и пользовался непререкаемым авторитетом. Присутствуй он тогда, когда Алексеев представил Суворина “охотникам”, здоровяк Окорок вряд ли повел бы себя таким хамским образом. Слово Деда было законом.
Николаев был невысокого роста, приземистый и кряжистый, словно дуб. Как и у Панкрата, у него были абсолютно седые волосы, стриженые коротким ежиком. Черты лица можно было бы назвать красивыми, если бы не переломанный в нескольких местах нос. У Деда не было мочки левого уха. Оторвало пулей чеченского снайпера. Еще у него не хватало безымянного пальца на левой руке. Этот палец он потерял в плену у боевиков — его обрезали, чтобы послать его родным.
С Дедом у Панкрата сразу же установились нормальные товарищеские отношения. У них было много общего: оба воевали в Чечне с самого начала первой кампании, оба служили в спецвойсках (Суворин, однако, не стал распространяться о своей службе в отряде “охотников”), и оба, как оказалось, потеряли в Чечне самых близких людей.
Дед женился на войне. Его жена была полевым медработником, и история их знакомства походила, как две капли воды, на историю Панкрата и Ирины.
Жена Николаева попала в плен к чеченцам. “Там она погибла”, — сказал Дед, но при этих словах стакан с водкой, который он держал в своей огромной, огрубелой лапище, треснул, словно яичная скорлупа.
Суворин не стал расспрашивать. О таком либо говорят, либо нет. О зверствах чеченцев в отношении русских женщин он был не только наслышан. Доводилось многое видеть своими глазами, о чем он потом не мог вспомнить без содрогания.
Еще одним человеком, с которым Панкрат довольно-таки неплохо сошелся, был тот самый длинноволосый парень с замысловатой наколкой на правом бицепсе. Его звали Андреем, но, как и у всех в группе, у него было свое прозвище. Андрея прозвали Пикой. Пожалуй, никто в группе не мог превзойти его в искусстве владения холодным оружием. Тут пасовали даже Суворин и Дед. Андрей мог часами упражняться с ножом, демонстрируя самую разнообразную технику, а когда он и Панкрат соревновались в метании по цели, Пика регулярно умудрялся всадить свой нож в рукоять ножа Суворина.
Андрей был младше Панкрата на пять лет, но имел на своем счету уже двенадцать боевых операций в тылу боевиков. Группа “охотников”, в которую он входил в настоящий момент, была уже третьей по счету из тех, в которых он успел побывать. Что случилось с остальными, он не рассказывал, а любопытствовать среди бойцов было не принято.
Пика часто просил Суворина поработать с ним в паре на тренировках по рукопашному бою. Он довольно неплохо усваивал мудреные приемы и комбинации, которые демонстрировал Панкрат, и на следующих тренировках применял их уже в полную силу. Сам он, в свою очередь, охотно делился неизвестными Суворину приемами работы с ножом и объяснял секреты постановки дыхания и мгновенного расслабления, особенно важного для осуществления точного и быстрого броска.
С Григорием Абатадзе по прозвищу Абрек у Панкрата сложились отношения скорее нейтральные, чем дружеские. Грузин отличался чрезмерной жестокостью, которую демонстрировал и на тренировках, и, по рассказам бойцов, в бою. Причем зачастую — без нужды. Пытался он проверить “на крепость” и Суворина, но Панкрат ответил адекватно и демонстративно продержал его в болевом захвате, пока Абрек не завопил. После этого Абатадзе ограничивался косыми взглядами, которые время от времени бросал в сторону Суворина. Чувствовалось, что он уважает в нем достойного противника. Для Абрека достойным уважения казался лишь тот, кто умел быть таким же жестоким, как он сам.
Абатадзе был единственным из “охотников", кто имел семью, оставшуюся на гражданке. Сам он не рассказывал Панкрату об этом, но со слов Пики и Деда Суворин узнал, что жена Абрека, преподаватель Московского литературного института, осталась дома с двумя детьми — близнецами, которые родились за несколько дней до отъезда ее мужа в Чечню.
Совершенно не общался Панкрат с худым долговязым парнем с типичной внешностью ботаника, которого называли Чудиком. Никто не обращался к нему по имени. Суворин так и не узнал его настоящего имени. Чудик был лучшем снайпером группы, и здесь с ним никто не мог тягаться. К тому же он в совершенстве владел айкидо и был достаточно серьезным противником даже для Суворина. Еще Чудик говорил по-английски, по-французски и по-немецки. Кроме этого, он сносно понимал по-чеченски, хотя и говорил несколько хуже, чем, например, Панкрат.
О прошлом этого парня никому ничего не было известно. Он так и не сошелся ни с кем из членов группы, постоянно держался особняком, не участвуя ни в совместных выпивках, ни в нехитрых развлечениях с девчонками, которых раз в неделю доставлял на базу “охотников” Алексеев — для снятия напряжения.
В такие моменты Чудик уходил во двор, где практиковался в стрельбе по пустым бутылкам и консервным банкам.
Суворин тоже не участвовал в развлечениях охотников, как, впрочем, и Дед. Когда приезжали девочки, Панкрат и его теперешний командир брали бутылку водки и выходили следом за Чудиком во двор, где наблюдали за его упражнениями, меланхолично попивая горькую и смоля все тот же “Десант”.
Особняком от всех прочих держалась четверка самых молодых бойцов группы, где верховодил — негласно — хамоватый Окорок с замашками уголовного пахана. Окорок, которого на самом деле звали Олегом, был в группе специалистом по подрывному делу, и иногда его еще называли “пиротехником”. Его любимым занятием было изготовление всякого рода хитрых взрывающихся штук, замаскированных под внешне безобидные предметы: авторучки, детские игрушки, обыкновенные кирпичи.
С самого первого момента между ним и Панкратом возникла взаимная неприязнь. Причиной ее стало то, что Суворин одержал над Окороком столь явную победу — над ним, который считался в группе одним из самых сильных бойцов-рукопашников. Подрывник не мог с этим примириться, даже несмотря на то, что, как рукопашник, Панкрат был на голову выше прочих, кроме самого Деда.
Поражение Окорока в поединке с Сувориным пошатнуло его авторитет среди ближайшего окружения, и этого он Панкрату не мог простить. Еще несколько раз он пытался взять реванш, но безуспешно, и после этих попыток затаил в душе злобу на “героя”, как он полупрезрительно называл Панкрата. За глаза, конечно.
Суворин внешне не обращал никакого внимания на эту вражду, но внутренне был начеку. Он понимал, что в боевых условиях вряд ли сможет положиться на Окорока, и был почти уверен в том, что, подвернись тому удобный момент — и можно ожидать чего угодно, вплоть до пули в затылок.
Окорок был негласным авторитетом для своих товарищей, молодых выпускников спецшколы, существовавшей при отделе “ноль” и готовившей состав именно для таких подразделений — диверсантов, мастеров шпионажа и тайных операций, гениев непрямого воздействия.