— Да, украл. Украл спокойный сон и нормальную жизнь у сотен тысяч русских людей, убил и продолжаешь убивать своей поганой наркотой наших детей, а твои чернозадые ублюдки насилуют наших женщин.

Усманов побагровел. Пальцы, державшие стакан, сжались с такой силой, что побелели костяшки. Панкрат решил было, что в этот раз чеченец уж точно не сдержится и схватится за оружие, но полевой командир сумел вернуть себе самообладание.

— “Спокойный сон”, — кривя губы, повторил он следом за Панкратом. — Слова, и не больше. У вас, русских, никогда не было спокойного сна — или на улицах не стреляли до того, как мы вышли на них? Ваши дети… Когда вы в состоянии будете предложить им что-то лучшее, они сами перестанут покупать мою наркоту. А женщины… Это издержки войны, — его глаза на миг бешено сверкнули. — Или ты скажешь" мне, что русские солдаты не насилуют чеченских женщин?

Он перегнулся через стол и приблизил свое лицо почти что вплотную к лицу Панкрата. Тот совсем уже было собрался коротким, без замаха, ударом руки оглушить чеченца и отнять у него оружие, как вдруг он резко отшатнулся и вскочил, выхватив из-за пояса пистолет.

Видно, глаза выдали спецназовца.

Темный зрачок “беретты” смотрел ему точно в лоб.

— Так что дает тебе право называть меня бандитом? Я веду войну, я солдат! — почти с пафосом закончил он.

— Ты — бандит, — устало повторил Суворин, внутренне раздосадованный тем, что его замысел не удалось осуществить. — Война, которую ты сейчас ведешь, нужна только тебе и горстке таких же бандитов. Ты убиваешь не ради наживы, ты убиваешь ради власти. И прикрываешься баснями о свободе, — Панкрат резко подался к чеченцу. — Скажи, кто угнетал вас, когда Джохар затеял все это дерьмо? Мало показалось наркотой торговать? Нефтедолларов захотелось?

Он откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув несколько раз подряд. Все-таки в норму организм еще не пришел — всего минута нервного напряжения отозвалась ему испариной на лбу и дрожанием под коленями.

— Эта земля принадлежит Аллаху, — твердо произнес Рашид, словно последний аргумент, как последний козырь, бросил в игру. — То, что вы здесь делаете, противно заветам пророка. Женщины с открытыми лицами и все остальное…

— Эта земля принадлежит народу, — перебил его Панкрат. — А ты со своими бандитами — только жалкая его часть, причем далеко не лучшая. И нет у тебя правды, потому что не правды ты ищешь, а власти.

— Молчать! — рявкнул вдруг Усманов, и вены канатами вздулись на его покрасневшей шее. — Довольно!

Он изо всех сил хватил кулаком по столу — так, что подпрыгнула посуда и пролилось вино из стакана, который он наполнил для Панкрата — свой чеченец уже опустошил.

— Все, что от тебя требуется, Панкрат, — прошипел он, снова вскидывая пистолет, — это сообщить, где находится ноутбук.

— Пошел ты… — безо всякого выражения ответил Седой.

Рашид оскалился. Глаза его опасно сузились, и Суворин увидел, как указательный палец медленно тянет пусковую скобу.., еще.., еще.

Грянул выстрел. Теплый ветерок, тронувший его волосы, подтвердил — пуля прошла в каких-то миллиметрах от головы.

— Больше, чем есть, я уже не поседею, — спокойно произнес Панкрат, глядя в лицо Усманову.

Тот неожиданно успокоился и сунул пистолет за ремень.

— Выдержка — хорошо. Был бы настоящим горцем, не то, что этот… — и он сделал неопределенный жест рукой, словно указывая на Дыховицкого, к которому, без сомнения, и относилось презрительное определение “этот”.

За спиной Суворина скрипнула, проворачиваясь на шарнирах, тяжелая металлическая дверь, и в бункер с автоматом в руках влетел стоявший в коридоре охранник.

— Все в порядке, Хасыд, — кивнул ему Рашид, скрестив на груди руки. — Подожди, сейчас ты отведешь его обратно в яму.

Когда боевик вышел, командир “освободителей” перевел тяжелый взгляд на Панкрата.

— Завтра у тебя будет возможность еще раз пощекотать свои нервы, — сообщил он ему. — Я назначил на завтра казнь твоего безумного товарища. Посмотришь на то, что ожидает тебя в случае, если ты будешь упорствовать.

Суворин ничего не ответил.

Глава 7

Вечером им принесли поесть. Ведро с похлебкой опустили вниз на веревке, несколько раз дернув так, что добрая половина выплеснулась. Череп набросился на прогорклое варево с жадностью голодного зверя, неспособного контролировать свои инстинкты. Суворин же, подумав, решил, что есть это не будет — с одной стороны, ему необходимо было подкрепиться хоть чем-то, восстановить силы, а с другой — после такой пищи он вполне мог страдать животом несколько дней и распрощаться со своими планами побега из чеченского плена.

В своем решении он оказался прав. Именно это и случилось с Черепом, который к утру загадил свой угол так, что нестерпимая вонь наполнила яму, заставив Панкрата проснуться. А проснувшись, он заставил капитана зарыть свое дерьмо, дав ему пару увесистых пинков. Только когда небо из черного стало превращаться в серое, а звезды, потускнев, погасли окончательно, ему снова удалось забыться сном.

Его разбудил уже знакомый шуршащий звук. Скрипела, сдвигаясь в сторону по каменистому грунту, решетка. Минутой позже упала лестница.

— Вылезайте, — прозвучало сверху, в этот раз — на исковерканном русском. — Оба!

Суворин только приподнял голову, которую опустил было на сложенные руки, и глянул вверх. Череп же вскинулся, как ужаленный — видно, что-то почувствовал.

— Ты сказал им? — зашептал он, кутаясь в изодранный камуфляж и безуспешно пытаясь застегнуться — беспалой рукой он не мог себе никак помочь. — Ты рассказал им, где ноутбук?

Панкрат посмотрел на него с некоторой жалостью, сам удивляясь этому чувству. И, чтобы успокоить безумного — а капитан был безумен, и в этом уже сомневаться не приходилось, — молча кивнул.

Лицо Дыховицкого просветлело.

— Теперь нас отпустят… — забормотал он. — Теперь нас отпустят. Теперь нас…

— Шевелитесь, свиньи! — заорал голос сверху. — Хватит болтать, вылезайте.

Обрадованный ответом Суворина, Череп первым бросился к лестнице. Одной рукой уцепился за перекладину и начал спешно карабкаться, но где-то на полпути не удержал равновесия. Нелепо взмахнув беспалой рукой, он свалился вниз, на дно ямы, словно куль тряпья, и выругался. Панкрат, глядя на его мучения, поднялся, подошел к нему, наклонился над ним и, к собственному удивлению, подал ему руку.

От Черепа воняло. Запахи сплелись в целый букет: тошнотворное амбре немытого тела, вонь мочи и кала, что-то еще трудноопределимое, но от этого не менее мерзкое.

Дыховицкий вытаращил на него испуганные глаза. Губы капитана, искусанные и опухшие, искривились, будто он собирался вот-вот заплакать. Секундой позже он цепко ухватился за руку Суворина.