Кабинет Анны Федоровны, тщательно обставленный хозяйкой, поражал необычной роскошью. Точеные, словно живые, маленькие бронзовые ящерицы с блестящими каменными глазками причудливо огибали массивные резные ручки пузатых шкафов, сделанных из испанского красного дерева.
Эти шкафы являли собой вместилище большого количества книг с потемневшими от времени корешками. Ручки барыни редко дотрагивались до старых фолиантов – ученые премудрости хранились здесь лишь для блезиру. Как мы упоминали ранее, мать Владимира не желала «забивать голову» излишними познаниями, однако любила «пустить пыль в глаза» собеседнику своей фальшивой образованностью. Для этого достаточно было знать кое-что из латыни, пару фраз на французском, пару модных литературных имен и несколько устаревших светских сплетен.
Гипюровые, расшитые бисером, прямоугольные подушки живописно лежали по двум сторонам огромного темно-вишневого дивана, чей глянцевый шелк наводил на мысли о чудовищно высокой цене этого великолепного предмета интерьера. Рука неизвестного итальянского мастера немало потрудилась для создания сего прекрасного образчика дворянской роскоши, в коем любила возлежать хозяйка поместья. Оленья кожа тонкой выделки обтянула столешницу изящного секретера, фасад которого состоял из множества выдвижных миниатюрных ящичков, хранивших в себе письма, счета, ценные бумаги и писчие принадлежности. На полу возлежал персидский длинноворсовый ковер – нога, ступившая в него, утопала по самую щиколотку. Окна, часто занавешенные тяжелыми бархатными портьерами с шелковыми кистями, пропускали мало солнечного света. Две пожилые дамы в робронах с седыми тирбушонами [58] , и один полный господин в старомодном камзоле и белом парике, строго и чопорно взирали на посетителей с фамильных портретов, руки неизвестного художника. Сама Анна Федоровна восседала в глубоком кресле работы знаменитого французского мастера Жоржа Жакоба, купленном специально для нее на одном из столичных аукционов. Кресло украшали массивные бронзовые барельефы в виде голов сфинкса, четыре ножки которого, тоже отлитые из потемневшей бронзы, олицетворяли собой когтистые львиные лапы.
Когда смущенная Глаша робко постучалась в дверь теткиного кабинета, Анна Федоровна, сидя в своем любимом кресле, раскладывала карточный гранпасьянс на круглом, трехногом блестящем столике. Выпуклые лапки медных застежек охватывали подкопченную временем, кожу таинственной Рафли. [59] Она лежала недалеко от веера разложенных карт.
– Puis-je entrer? [60]
– Entrez [61] . – отозвался недовольный голос.
– Bonjour, та tante [62] , – пролепетала смущенная девушка и, неловко нагнувшись, поцеловала худую, жилистую теткину руку. Пахнуло валерианой и старыми цветочными духами.
– Проходи, проходи. А ну-ка, голубушка, скажи мне на милость, как тебе живется у нас? Все ли ладно? Не обижает ли тебя, часом кто? – строго и надменно спросила Анна Федоровна, приподняв одну бровь.
– Что вы, тетя, как можно-с. Я всем вполне довольна. Меня никто не обижает.
– Так, так. Ну, хорошо… – неприветливо кивнула она и продолжила, – я вот о чем, сударыня, хотела вас попросить: у нас есть сосед – помещик Николай Фомич Звонарев. Человек он очень почтенный. Так вот, вы сегодня, пожалуйста, оденьтесь получше и тщательней. На голову платок не надевайте. Шляпка, вроде, у вас какая-то была… В сущности, мне дела нет до вашей шляпки, а только попрошу вас быть при полном параде и меня не опозорить, – все больше раздражаясь, проговорила тетка. – Возьмете коробочку картонную, она на террасе приготовлена. В ней ватрушки творожные лежат. Отвезете Николаю Фомичу гостинец.
– Хорошо, Madame, я отвезу, только… почему, вдруг я? – краснея, пролепетала Глаша.
– А мне говорили, что ты дерзкая. Скажи на милость: почему я пред тобой отчет должна держать? Коли посчитаю потом нужным, так скажу: зачем я тебя к Звонаревым посылаю. А пока езжай и не задавай мне лишних вопросов! Лучше не серди меня! А не то я быстро твой нрав урезоню! Я смотрю – дома-то тебя мало послушанию учили. Не будешь слушаться и почитать меня, как должно – я быстро к тебе науку эту применю. Розги-то у Игната всегда наготове гибкие стоят, в кадке мокнут.
Глаша вышла от барыни с бледным лицом, в глазах стояли страх и досада. Горничная Маланья, увидав ее, сочувственно вздохнула.
Через час Глаша ехала по пыльной дороге в тарантасе, на круглых, сомкнутых коленях покачивалась картонная коробка с творожными ватрушками. Всю дорогу она думала о том, зачем барыня ей велела нарядиться и ехать к помещику Звонареву. Вспоминался неприятный разговор с теткой, от обиды ком подкатывался к горлу. Но тут же, едва справившись с набежавшими слезами, она вытирала глаза длинным рукавом светлого шерстяного платья – оно так было ей к лицу. Солнечные блики золотили пшеничные пряди волос, выбившиеся из-под черепахового гребня. Маленькая кокетливая шляпка красовалась на ее изящной голове. Пучок искусственных фиалок был приколот к соломенному боку шляпки, цвет этих незатейливых цветов сливался с ярким цветом чуть мокрых от слез глаз.
Кучер подвез Глашу к имению Звонаревых. Слуга Звонарева помог ей выбраться из повозки и проводил к дому. Она увидела, что навстречу ей, суетливо перебирая ногами, идет маленький и полный, пожилой господин с круглой седой головой и длинными бакенбардами. Серый, немного засаленный, немодный сюртук с большими роговыми пуговицами едва сходился на выпуклом животе, розовый в крапинку шейный платок туго охватывал короткую толстую шею и красноватый подбородок. Крупными яркими клетками нелепо пестрели его шотландские панталоны, маленькие, почти детские ножки, обутые в длинные, не по размеру, штиблеты, могли рассмешить любого, кто бросил бы на них пристальный взгляд.
– А, это вы, сударыня! Честь имею рекомендоваться – ближайший ваш сосед Звонарев Николай Фомич. Давно желал иметь удовольствие с вами познакомиться, Глафира Сергеевна. Ваша тетушка мне рассказывала о ваших премногих добродетелях, – сказал, чуть заикаясь, Николай Фомич. В голосе чувствовалось сильное, плохо скрываемое волнение.
Глаша, краснея, присела для поклона. Звонарев, неловко клюнув носом, поцеловал девушке руку.
– Милости прошу-с, проходите, пожалуйста. Там на террасе стол давно накрыт-с для чаепития, – торжественно проговорил Николай Фомич, потрясывая круглой головой.
– Спасибо, сударь. Я не голодна. Разве, что посижу у вас немного. А вот, кстати, и ватрушки. Вам тетушка велела передать.
– Спасибо, спасибо. Премного-с благодарен.
Звонарев старался быть очень гостеприимным и показать себя с хорошей стороны. Пока Глаша поднималась по ступенькам террасы и садилась за стол, он с удовольствием рассматривал ее стройный стан и полные бедра, старческие, чуть подслеповатые глаза таращились на высокую грудь. Он отметил про себя, что эта девушка – настоящая красавица. Сердце старика так разволновалось от радости, что он едва держал себя в руках, чтобы не попросить слугу Захара накапать успокоительных капель.