— Ты её не любишь?
— Вообще-то люблю. Но она меня всё время ломала. И вот в этом узком участке спектра — да, не люблю. Простить не могу… многого. И, в общем, рад, что настоял на своём. А у тебя, по-моему, всё наоборот?
— Да, я папенькина дочка… И тоже рада.
Всё это время, ведя разговор, Юра вспоминал совместные тренировки в гипносферах — нарабатывалась слаженность групп. Настя была, похоже, вполне надёжным партнёром, быстрым и точным бойцом, хорошо видевшим местность и понимающим момент. Придраться было совершенно не к чему. И в то же время Юра знал, что, будь его воля и формируй он группу сам, Насте в ней места не нашлось бы. Почему? — нет ответа. И сейчас Юра только ещё сильнее укрепился в этой своей уверенности. Иррациональное отторжение. Он вспомнил бывшего следака Серёгу: «Ты про это дело что-то настоящее знаешь, но при этом сам даже не чувствуешь, что оно в тебе сидит, это знание…» Но нет, здесь было что-то другое.
Ему вкололи третий и последний укол, он мгновенно уснул — и тут начался выброс. Юру, естественно, спустили в убежище, но ему снилось, что наоборот — его забыли наверху. Забыли одного. А он очнулся и не мог понять, что происходит. Чудовищной детализации был сон…
Всё было распахнуто настежь: двери, окна, люк в потолке. Неземной розовый свет проникал, казалось, даже сквозь стены. Юра встал, натянул штаны и бушлат, обулся. Ботинки были не армейские, как принято, а полуспортивные: высокие мягкие чёрные кроссовки на меху с цифрами «16» на язычке. Что это значило, Юра не знал.
Сквозь него прокатывались какие-то волны — ощущение было похоже на то, как если на концерте встать у раструба колонки. Нельзя сказать, что неприятно, однако тревожно.
Юра подошел к двери.
Небо на глазах превращалось в воспалённую открытую рану. Оно сминалось влажными складками, и тут же из складок начинала сочиться кровь и густыми потоками устремляться к земле. Где-то по краям, над горизонтом, проступали осколки костей. Несколько солнц быстро летали позади неба, просвечивая его навылет, и тогда в рубиновом светящемся желе становились видны какие-то жилы, длинные тонкие кости, похожие на стволы старого бамбука, суставы, плотные пульсирующие органы…
Почему-то совсем не было страшно.
Волны, проходящие сквозь тело, приподнимали его и опускали, приподнимали и опускали.
Юра вышел наружу.
Рубиновый свет объял его целиком; коже он казался мягким и влажным, как язык щенка.
Сразу за медпунктом начиналась спортплощадка: турники, брёвна, муляж стены трёхэтажного дома… Почему-то сейчас эти обычные предметы выглядели чрезвычайно добротными, сваренными и сколоченными на века. Зато земля, в которую были врыты трубы и столбы, казалась размытой и подрагивающей.
Небо над головой начало медленно и тошнотворно поворачиваться. С него лило всё сильнее, и кое-где эти потоки уже касались далёких лесистых холмов. Вся листва сейчас была от пронзительно-оранжевого цвета до черного лакового. Нарастал какой-то звук, смутно знакомый.
Не чувствуя ног, не зная зачем, Юра пересёк спортплощадку и подошёл к самой проволочной ограде. По ту сторону проволоки начиналось болото: кровь вместо воды и чёрный обугленный камыш. В болоте сидела, завалившись по рубку и выставив корму, машина разминирования, вся обросшая рыжим волосом. Сейчас её словно невидимыми тросами медленно тянули вперёд и вверх, и глубоко ушедший в трясину трал вздымал на поверхность исполинский ком грязи и спутанных корней. Но это происходило как бы на экране, и чем дальше, тем грубее становилось изображение, полностью пропала глубина, выцвели краски, кадры задёргались… Потом Юра без всякого удивления увидел, как из-под края экрана, в который на глазах превратился пейзаж, выбрались два человечка в чёрном, подхватили материю и с видимым усилием поволокли в сторону, и ровно по танку пробежала щель, расширилась, — и с ржавым застоявшимся скрипом занавес — теперь видно было, что это именно занавес — стал раздвигаться.
По ту сторону ничего не было видно; глаза Юры, привыкшие хоть и к алому, но яркому свету, с трудом различали оттенки чёрного.
Кажется, там была ночь, платформа электричек с небольшим навесом от дождя и снега, одинокий фонарь; под навесом сидел человек; человеку было холодно, ветер косо нёс дождь, или снег, или ледяную крупу, попадая в конус света, льдинки остро вспыхивали на миг, как бы воспламеняясь, и тут же пропадали. Раздался далёкий гудок, и человек шевельнулся…
Юру отвлёк треск позади. Словно великан шагал по огромным пустым деревянным ящикам. Он оглянулся. Жилые вагончики один за другим складывались внутрь себя, как китайские «волшебные шкатулки», реквизит фокусника; в детстве у него был набор таких, семь штук, и если знать, куда нажимать, то в самую большую можно было поместить шесть тех, которые поменьше, хотя каждая была вроде бы полна игрушек, конфет, чего-то ещё. Обманка была в том, что все думали, что они вставляются одна в другую, как матрёшки, то есть маленькая в ту, что чуть побольше, и так далее; но матрёшки-то пустые; шкатулки же хитрым образом превращались в плоский блинчик толщиной в тонкую книжку и складывались одна на другую — а потом, когда ты их вынимал, мгновенно расправлялись и снова делались шкатулками… И сейчас он видел как бы повторение этого фокуса, у вагончика втягивалась крыша, стены падали сверху, всё это невозможным образом складывалось пополам, и ещё раз пополам, собиралось в гармошку, — и почти исчезало. И так быстро, вагончик за вагончиком… У сборных домиков стены, наоборот, падали наружу, образуя крест, над которым каким-то образом держалась крыша, потом стены стремительно втягивались под пол, мебель опрокидывалась внутрь себя и исчезала, крыша ложилась на всё это сверху — и снова пополам и ещё раз пополам, и в гармошку — и вот почти ничего… Дёрн, которым выложено было пространство между строениями, скатывался, как линолеум, в несколько рулонов, и под ним Юра с оторопью увидел чёрный надтреснутый лёд. Лёд был толстый, но прозрачный, такой бывает на реках вблизи стремнин. Дёрн уже скатался почти весь, и Юра, движимый смутным любопытством, сошёл с последнего кусочка — размером с поддверный коврик — и ступил на лёд. Вот для чего нужны были кроссовки с мягкой подошвой, догадался он: они почти не скользили.
Всё, что осталось от базы, было разбросано по льду в кажущемся беспорядке, но Юра откуда-то знал, что всё занимает свои нужные места и по тайному сигналу будет развёрнуто вновь — может быть, во что-то совсем другое.
Ледяное поле тянулось от горизонта до горизонта, и только впереди неясно проступали горы — светлее льда, темнее неба, — да позади всё так же возвышалась платформа для электричек с одиноким фонарём и навесом, но уже пустая; видимо, поезд останавливался, когда Юра смотрел в другую сторону.
Он направился к платформе.
Под платформой и под стенками, на которых держался навес, скопилось немного снега. Он был серый, с вкраплениями пыли или пепла. Юра не стал искать лесенку, а просто опёрся рукой о край платформы и легко вспрыгнул на неё. К стенке навеса был приклеен большой лист бумаги, расчерченный вручную, — расписание. Все названия были незнакомы.