Кажется, они действительно переживают. Залесский рассматривал собравшихся, неожиданно многочисленных, родственников непривычным, сферическим зрением с точки, находящейся в отдалении от него. Ему было их жаль. Некоторые были искренни в своих переживаниях, другие, кто помоложе, скрывали усталость от затянувшегося прощания. А ему было хорошо! Он уже два или три раза побывал «там» и испытал такую светлую радость, такую степень свободы, что возвращение было нежеланным. Но какая-то внутренняя сила заставляла его переходить эту грань в обратном направлении. Для чего? Довспоминать? Для отчета перед тем, в существовании которого он сомневался? Шерман и вовсе отказался его признавать – не мог простить того, что случилось с «избранным им» народом.
Многое можно объяснить, но дети… Маленькие дети, отброшенные сапогом шуцмана от сходящих с ума матерей, заслонявших своими телами этих малышей от пуль, и которых затем, живыми, засыпали во рвах землей. Шермана дважды водили на расстрел, и он своими глазами видел все, что творилось у края огромных могил. Дважды он не успевал занять свое место в шеренге у этого края, встать под дула эсэсовских пулеметов. Немцы – народ организованный: рабочий день в 17:00 заканчивался, и «недострелянных» возвращали в гетто. Невероятная удача, но в Бога после этого Шерман не верил.
Надо довспоминать. Мысли «на этой стороне» мешались в едва пульсирующем сознании. Он уже страстно желал «туда» – в теплый полдень, где ощутил себя юношей с крепким молодым телом, в расстегнутой на загорелой груди рубашке. Знал – его «там» ждут. Все это накатывало волной эмоций, растворенных в неизведанном пространстве такого счастья, которое не могло быть доступно живущим. Это состояние нетерпения было похоже на поведение человека, покидающего порядком надоевшую службу, когда он собирает со своего рабочего стола ручки и блокноты, сбрасывая их в картонную коробку, перед тем, как окончательно закрыть за собой дверь.
Что еще мне нужно вспомнить? Что-нибудь приятное?
Сок.
Апельсиновый сок.
Он готовил его в очень продвинутой соковыжималке, ему нравилось этим заниматься самому, разбирать, мыть ее металлические и пластиковые детали после того как оранжевым наполнялась приготовленная посуда насухо их вытирать, и вновь собирать, оставляя на кухонном столе до следующего утра. С техникой он не дружил, и соковыжималка была некоторой компенсацией за это его «цивилизационное» отставание. Как-то на день рождения ему подарили ноутбук «Сони», корпус, выкрашенный в красный металлик, очень ему нравился. Он научился его открывать… и закрывать. Надо было признать свою несостоятельность в погоне за техническим прогрессом, и это было, пожалуй, первое в его жизни поражение, к которому он отнесся вполне добродушно. Может быть, потому, что его сыновья были в высшей степени людьми «в теме». Мишель – в медицине – работал, используя самые современные технологии. Джейсон – в кинематографе – вплотную подбирался к тому, что в последствии станет новым форматом 3D. Так что, собирая чисто вымытые и протертые салфеткой части соковыжималки, он чувствовал себя вполне удовлетворенным. Апельсины он покупал в маленьком магазинчике, торгующем овощами и фруктами на обочине шоссе Ницца – Канны. Стоянка возле него вмещала не более трех-четырех машин, и, если она была занята, приходилось парковаться метров за двести. Но репутация у этой лавки сложилась такая, что за покупками в нее приезжали многие известные старожилы этой части Ривьеры.
Залесский приучил покупать тут фрукты и своего друга и лечащего врача Люка Лероя.
– Борис, я не понимаю, почему бы вам не купить себе пусть не большую, но все-таки более мощную и удобную машину?
Эта фраза была продолжением давно возникшего шутливого спора между ними о приоритетах в выборе автомобиля, подходящего к местным условиям: узких, извилистых дорогах и катастрофической недостаточности мест для парковок автотранспорта.
Люк произносил эти слова под надрывный визг 1,2 литрового двигателя французского Renault Twingo, преодолевающего крутой подъем на развороте от фруктового магазина к апартаментам Залесских.
Навстречу пронеслась огромная «семерка» BMW. Борис, оторвав от вибрирующего руля правую руку, указал на черный лимузин:
– Смотри, сейчас этот сарай перегородит перед входом в нашу лавку все три места.
– Ты хочешь, чтобы я тоже на таком автобусе разъезжал по всяким хозяйственным делам? Я скромный человек. Мой Twingo – это выбор тактичного человека.
Борис действительно с некоторых пор стал отдавать предпочтение маленьким и недорогим машинам. Было забавно наблюдать, как возле его дома парковалась пожилая домработница, женщина роденовских габаритов, с трудом покидающая салон миниатюрной голубой Renault Twingo. А через некоторое время подъезжал Борис на Renault Twingo зеленого, лягушачьего цвета и парковался рядом. Он давно потерял интерес к машине как к элементу престижа. Его репутация не требовала дополнительных доказательств состоятельности. Правда, в гараже стоял черный красавец Jaguar XJ Long для парадных выездов в тех случаях, когда его навещали гости. Но и в отношении этой замечательной машины Залесский должного уважения не проявил. Заезд в гараж был не очень удобным и требовал аккуратности. Нужно было проехать немного вперед, потом, вывернув руль, сдать назад и, оказавшись прямо напротив ворот, заезжать в бетонные стены гаража. Борису было лень совершать такое поступательное движение, и он заезжал в гаражные ворота с простого разворота. Поэтому вся правая боковина у машины была в глубоких продольных царапинах, обнажавших белую грунтовую краску. Лерой, стоя на балконе апартаментов Залесских рядом с хозяином и разглядывая эти полосы на черном лакированном кузове, негодовал:
– Это просто кощунство, неуважение к труду создателей этого шедевра, больно смотреть!
Борис курил сигару и хулигански щурился:
– Я покрашу!
– Покрасишь и снова загонишь ее таким же варварским способом.
На следующий день, дождавшись сумерек, Залесский пригласил своего приятеля на балкон и гордо показал на стоящую перед гаражными воротами машину. Полос не было видно.
– Но ты же не мог за день успеть перекрасить ее целиком?
Залесский пожал плечами. Люк не поленился сбежать вниз и рассмотреть эту покраску вблизи. На пальцах после того, как он прошелся ими по неровным краям бороздок раненного «Ягуара», осталась черная вакса. Борис закрасил белые полосы сапожным кремом и был своей выходкой чрезвычайно доволен.
В конце концов он уговорил Жоззет забрать эту машину в Париж.
Люк несколько лет тому назад спас Борису жизнь. Прямо в своем небольшом кабинете для приемов выкачал у него чуть ли не пол-литра какой-то гнойной хрени из нижнего отдела брюшной полости. Это после того, как Залесский провел две недели в израильском госпитале, где у него не нашли ничего, что объясняло бы плохое самочувствие на протяжении нескольких месяцев, отсутствие аппетита и упадок сил. Борис выразил свою благодарность доктору тем, что не устроил скандал израильтянам. Люк сам его об этом попросил, объяснив сложным медицинским языком, почему непросто было эту проблему обнаружить.