«Я утверждаю, – ответил Крайский, – что во время войны Визенталь проживал в зоне нацистского влияния и его там не преследовали. Да? Он жил открыто, но его не преследовали. Да? Это ясно? И может быть, вы знаете – те, кто с этой темой знаком, – что человек себя такому риску подвергать не может, потому что это не в подполье… пожалуйста, да, чтобы не было недопонимания, не в подполье, он прячется в тайнике, но совершенно открыто, и его не… да… как будто ему не угрожала опасность. Этого, я думаю, достаточно. Было так много возможностей стать агентом. Это не обязательно должен быть агент гестапо, существовало много и других служб».
Один из корреспондентов спросил, а не может ли канцлер поделиться с ними содержанием тех секретных донесений, о которых он упомянул, но Крайский прервал его на полуслове. «Нет, – сказал он, – это не донесения секретых спецслужб, это показания людей, относящиеся к тому времени». – «А кто эти свидетели? – спросил корреспондент. – Австрийцы или уроженцы других стран?» – «Среди них, – ответил Крайский, – есть австрийцы, немцы… самые разнообразные свидетельские показания. – И после еще одной паузы добавил: – Показания довольно старые». После этого корреспонденты донимали Крайского вопросами в течение еще какого-то времени, а он продолжал с ними пикироваться и ругать Визенталя.
Слухи о «темном» прошлом Визенталя начали циркулировать уже давно – еще с того момента, как он вышел из Маутхаузена, – и ему не раз приходилось их опровергать. Так, в 1952 году выходившая в США еврейская газета «Форворд» спросила его, верно ли, что во время войны он был капо. Вопрос, судя по всему, был задан в результате полученного доноса. «Не знаю, глупая ли это шутка или уголовно наказуемая клевета», – ответил Визенталь и подробно рассказал о своей деятельности по выявлению евреев-коллаборационистов, а также о том, как мешал им получать иммиграционные визы. Впоследствии ему приходилось опровергать такие слухи снова и снова. «Я не сомневаюсь, что во Львове Визенталь работал в юденрате», – сказал много лет спустя Ашер Бен-Натан, но никаких доказательств не привел.
На заявление Крайского Визенталь отреагировал с присущим ему сарказмом. «Он серьезный политик, но ему не нравится быть евреем», – написал он одному из своих американских сторонников. «Единственный, кто не знает, что Крайский – еврей, это сам Крайский», – сказал он при других обстоятельствах. «Крайский, – говорил он также, – это негр, заявляющий, что он не черный». В архиве Визенталя сохранился фотомонтаж: официальный портрет Крайского со свастикой на лацкане пиджака.
Визенталь подал на Крайского еще один судебный иск за клевету, и оба дела были объединены в одно.
До этого момента Визенталь считал Крайского не врагом, а политическим противником. Крайский был предводителем левых, и Визенталь нападал на него «справа». Он критиковал Крайского за то, что тот не прилагал достаточных усилий, чтобы очистить страну от нацизма, и был несогласен с канцлером, когда тот осуждал политику Израиля на захваченных территориях. Однако на первых порах их политические разногласия ни австрийцем, ни евреем ощущать ему себя не мешали, и он мог с этим жить.
Крайский же с Визенталем ужиться не мог. Тот был для него не просто политическим противником, но и врагом, так как не давал ему чувствовать себя австрийцем. Уроженец маленького галицийского городка, говоривший со своими родителями на идише, Визенталь был «ост-юде» [9] , и его внешний вид, акцент, а также его отказ позволить австрийцам затушевать свое преступное прошлое мешали еврею Крайскому убедить своих сограждан, что он один из них: такой же, как они, истинный австриец, который родился в Вене, говорит так же, как говорят в Вене, и чувствует точно так, как чувствуют уроженцы Вены. Его война с Визенталем была, таким образом, войной за выживание. «Я, – писал он, – никоим образом не могу согласиться с тем, что родина моих настоящих предков должна быть мне менее дорога, чем какой-то далекий клочок пустыни, с которым я никак не связан».
Большинство австрийцев встали на его сторону. «Король солнца» (как они его прозвали) никогда еще не пользовался такой популярностью. Визенталя же, наооборот, никогда еще так сильно не ненавидели. Сам того не желая, Крайский как бы намекнул своим соотечественникам, что евреи, выглядящие, говорящие и ведущие себя, как Визенталь, ничего, кроме презрения, не заслуживают. Тот факт, что Визенталь так сильно хотел быть органической частью австрийского общества, придавал этой истории привкус горькой иронии.
Так и получилось, что обмен оскорблениями между двумя венскими евреями вырвался за пределы местного «политического болота» и стал поводом для серьезной исторической и философской дискуссии о национальной гордости и расизме, о национализме и патриотизме, о сионизме и иудаизме.
В самый разгар бури, вызванной во всем мире заявлением Крайского, канцлеру захотелось встретиться с группой израильских студентов («социалистов, разумеется») и попытаться убедить их, что сионизм базируется на расистских принципах. (В ноябре 1975 года Генеральная Ассамблея ООН в своей резолюции тоже приравняла сионизм к расизму, и хотя Австрия проголосовала против, Крайский с этой резолюцией был, по сути, согласен.) Однако возможности встретиться с израильскими студентами канцлеру тогда не представилось, и ему пришлось ограничиться интервью, которое он дал израильскому телевидению и газете «Маарив».
Двух израильских журналистов Крайский принял в одном из залов построенного в XVIII веке дворца, под огромной хрустальной люстрой. Его канцелярия выделила на интервью пятнадцать минут. К тому времени он уже успел высказаться о Визентале бессчетное количество раз, знал свою «партию» практически наизусть, и много времени ему на это не требовалось. Однако когда интервью подошло к концу, Крайский попросил своих израильских гостей задержаться, сказав, что хочет поговорить с ними на важную тему, и повел их в комнату с узкой высокой белой деревянной дверью, украшенной золотыми завитками, где сел на кожаный диван, на спинке которого красовался резной – и тоже золотой – императорский орел. Крайский знал, как создавать приятную атмосферу, умел быть очаровательным и обладал чувством юмора.
На стоявшем перед диваном кофейном столике возвышалась стопка раскрытых книг. Некоторые страницы в них были заложены закладками, в качестве которых служили маленькие клочки бумаги. «Израильтянам и всем прочим сионистам пора наконец понять, что они ошибаются, когда говорят о еврейском народе, – сказал Крайский. – Еврейского народа не существует. Но прежде чем я вам это докажу, я хочу подчеркнуть, что вовсе не страдаю от “ненависти к себе”, как утверждают некоторые. Я ненавижу только попытки насильно – в духе сионистской идеологии – зачислить меня в евреи». Было заметно, что он действительно это ненавидел, а уж ненавидеть он умел.
О том, что еврейского народа не существует, Крайский заявлял не впервые. Однажды, давая интервью другому израильскому журналисту, он глупо пошутил (чем нанес своему имиджу сильный урон), что вообще-то еврейского народа нет, но если даже такой народ и есть, то это народ омерзительный. Однако на этот раз, в присутствии двух израильских журналистов, он решил не просто прочесть на данную тему целую лекцию, но и подкрепить свою позицию трудами духовных отцов социал-демократического движения (и евреев по своему происхождению) Виктора Адлера и Отто Бауэра. Он сказал, что не прикасался к их книгам, по крайней мере, лет двадцать, но каждый раз, когда брал одну из этих книг в руки, чтобы что-нибудь из нее процитировать, под ней обнаруживалась наполовину съеденная конфета «Моцарт», и было совершенно очевидно, что в действительности он к этой своей «лекции» тщательно готовился, подкрепляясь по ходу дела знаменитыми шоколадными шариками.